– Про амьенский погреб я и без тебя знаю от гасконца. Это теперь место паломничества. Собственно, погреба, где г-н Атос и потрясный Гримо пили две недели, уже нет.
– Неужели трактирщик разорился? – пробормотал Рауль, – Насколько я знаю, мушкетеры честно расплатились с ним.
– Трактирщик – хитрая бестия, и он еще тогда здорово наварился. А уж потом, когда в его погребок потянулись поклонники аж из-за рубежа – о наших я и не говорю…
– Из-за рубежа?
– Из веселой Англии…
– Ах да, лорд Уинтер…
– Да, лорд Уинтер сделал отличную рекламу своим французским друзьям.
– Скорее амьенскому кабатчику.
– И владелец кабачка смекнул, что, коль его заведение так посещаемо юными безумцами ''с мушкетерскими сердцами'', он сделал в погребке зал с факелами, свечами и уютными столиками. За вход – двойная плата. Предприятие амьенского трактирщика расширилось, и он сам водит любопытный народ, повествуя о тех славных временах. `'Мушкетерский погребок'' в Амьене – одна из достопримечательностей. Я там был, я там пил и очень рекомендую наведаться в Амьен.
– Наведаемся! – воскликнул Шарль-Анри.
– А меня возьмете? – спросил Ролан.
– Куда ж мы без тебя, будущий мушкетер! – улыбнулся Рауль.
– Вот там и обмоем твой мушкетерский плащ, малек, – сказал Оливье.
– Этому господину только бы за воротник залить, – покачал головой Рауль.
– ''Он и кувшин повсюду были пара'', – сказал Серж, – Все тот же Франсуа Вийон.
12. ТЕ ЖЕ И ПОМОЩНИК КАПИТАНА.
– ''Он и кувшин повсюду были пара'' – тема для дружеского шаржа, – сказал Гугенот насмешливо, – Нарисуй шарж на этого шалопая, Апеллес.
– Это я мигом! – оживился Люк, взял свою папку, достал чистый лист и коробку с углями.
– Если ты не очень устал, Люк, – сказал Рауль.
– Пустяки, – заявил Люк, – Я уже отошел. Картина все равно еще не подсохла. Ну-ка, барон, голову правее, ближе к окну. А вы чуть подвиньтесь, люди, не загораживайте натуру. Попрошу живую натуру не шевелиться.
– И долго мне так сидеть? – спросил Оливье.
– Сиди ''по стойке смирно''! – сказал Серж.
Оливье скривился.
`'Уж я тебе покажу'', – подумал Люк и взялся за рисунок.
Первыми захихикали желторотые. Вскоре на лицах всех Пиратов, с интересом наблюдавших за уверенными взмахами люкова уголька, появились улыбочки. Только Оливье не улыбался – он не видел, что рисует художник. Художник Люк Куртуа, как справедливо заметил герцог де Бофор, был романтиком. Хотя парижские шаржи Люка приводили в восторг ''золотую молодежь'', сам Люк не всегда был доволен подобными произведениями, чаще недоволен, чем доволен. Получая деньги за очередную поделку, Люк старался поскорее забыть свою натуру и проесть гонорар. Но в тех шаржах Люк передавал внешнее сходство, умело утрируя смешные черты портретируемого, не без легкой лести ''живой натуре''. Здесь все было иначе. Барона де Невиля Люк успел узнать ближе, чем случайных клиентов. Да и настроение у него было теперь совсем другое! Он уже не обслуживал богатеев, / бывало, думал: '' Слава-те, Господи, хоть кто-то попался изголодавшемуся художнику!''/ – он был своим в этой компании, одним из них, и сгрудившиеся за его спиной Пираты не раздражали его так, как толпа зевак, обсуждавшая его уличные портреты.
– Ну! – спросил нетерпеливо Оливье, – Скоро ты, Апеллес?
– Сиди, жертва! – цыкнул Люк, – Пять минут всего прошло.
– Хоть бы кувшин дали… – проворчал де Невиль.
– Потерпишь.
– Кувшин я запросто придумаю. Что-нибудь восточное…
Несколько взмахов уголька – и на листе появился восточный кувшин. Украшения на кувшине представляли перепуганную физиономию. Нарисованный Оливье устремил жадный взор на несчастный кувшин.
– Скоро ты, Апеллес? У меня уже рука затекла.
– Я заканчиваю. Остались лилии.
Люк провел еще несколько линий – и на бандане появились лилии. Он добавил прямых штрихов, прорисовывая бахрому.
– Готово! – сказал Люк, и, сняв зажим, показал рисунок своим товарищам. Пираты расхохотались.
– Апеллес, ты превзошел самого себя! – сказал Гугенот смеясь.
– Мое терпение лопнуло! – заявил Оливье, – Дайте взглянуть!
– Извольте, – сказал Люк.
– Эким уродом ты меня нарисовал, – пробормотал Оливье, – Люди, неужели я такой на самом деле?
– Апеллес тебе еще польстил, – сказал Серж.
– Это же шутка, – сказал Рауль.
– Вставь в раму и повесь в фамильной галерее, – посоветовал Гугенот.
– Да мои благородные предки из рам повыскакивают и разбегутся, кто куда, – ухмыльнулся Оливье.
– Твои благородные предки и не такое видали в той же Палестине, – сказал Рауль.
– Ты слишком добр, Рауль. Ну, за неимением конного парадного портрета…
– …генерала де Невиля, – вставил Гугенот.
– …сохраню, пожалуй,… для… потомства!
Пираты опять захохотали.
Анри де Вандом все-таки уловил за этой беспечностью и бравадой скрытую тревогу. ''Все хиханьки да хаханьки. Слишком часто они смеются. Не накликать бы беду''.
Кто-то постучал в дверь. Пираты насторожились. Смех замер.
– Заходите! – сказал Рауль.
Вошел помощник капитана, молодой де Сабле. Он приветствовал собравшихся и обратился к Раулю:
– Приятно видеть, что наши уважаемые пассажиры весело проводят время.
– Стараемся, как можем, любезный господин де Сабле.
– О! – сказал де Невиль, – Вот кого спросим! Господин де Сабле, как скажете – похож?
И Оливье, держа рисунок на уровне лица, вопросительно взглянул на помощника капитана.
– Превосходно! – воскликнул молодой моряк, – Вы такой и есть, господин де Невиль. Господин художник выразил всю вашу сущность.
Оливье хмыкнул и свернул рисунок в трубку.
– А я за вами, господин де Бражелон. Вас желают видеть герцог де Бофор и капитан де Вентадорн.
– Иду, – сказал Рауль.
Пираты притихли. Помощник капитана с лукавой, еле заметной улыбочкой оглядел пассажиров. А те тревожно смотрели на своего вожака. Все они, как и сам Рауль, решили, что появление молодого де Сабле
