– Если хочешь, ты можешь остаться, – сказал, откладывая молот, Торстейн, когда юноша зашел попрощаться.

Ратмир покачал головой:

– Твой бог вернул мне ноги не для этого. Проповеди получаются у тебя и без моей помощи. Пришло время отыскать тех, кого я люблю, – усмехнулся он. – И тех, кого ненавижу.

– Господь простил своих убийц.

– А что бы он сделал с убийцами своих родных?

– В Книге об этом не сказано, – со вздохом признал монах. – Но желание мести способно ожесточить самое доброе сердце. Ты рассказывал мне свою историю. Люди с твоей земли не любят брать чужое, но за свое стоят до последнего. Я слышал, что туда, где живет твой народ, в Ладогу, пришла война между родами. И может быть, именно тот, кем ты стал, способен…

– Может быть, – оборвал его Ратмир, – но сначала я должен узнать, что стало с теми, кто меня вырастил. Если они выжили, то нуждаются в защите. Ты любишь весь мир, как ближних своих, а для меня ближние – это и есть весь мир. Ты говорил, что нужно платить добром за зло. А чем тогда платить за добро?

– Добро, – повторил монах, посмотрев в серое небо, – что ты без кулаков?

Ратмир промолчал.

– Мечта, – тихо сказал Варфоломей.

Ратмир собирался в путь недолго: в который раз почистил и подточил черное лезвие Мстителя, поменял рубаху, поскреб щеки и подстриг усы и бороду.

– Нищему собраться – только подпоясаться, – заметил проповедник и протянул ему кошель с серебром: – Вот, возьми.

– А ты?

– А я не пропаду, – улыбнулся Варфоломей. – Взгляни на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, и Отец Небесный питает их…[58]

Ратмир улыбнулся в ответ, поправил кожаные ножны на поясе:

– Благодарю тебя за все.

Торд крепко сжал его руку:

– Как знать, может, наши судьбы еще пересекутся. С Богом.

Ратмир развернулся и быстро зашагал прочь, со стыдом ощутив, как глаза наливаются непозволительной влагой. Зеленые ветви сомкнулись за его спиной, примятая трава расправила стебли, мягкий мох погасил шорох шагов. За несколько ударов сердца лес стер намеки на его присутствие. По листьям забарабанили крупные капли.

«Так бывает часто, – подумал монах. – Вместо ушедшего от тебя дорогого человека приходит дождь. Пора привыкнуть. К этому просто нужно привыкнуть. И опять – чувство, что не успел сказать что-то очень важное. Только вот что?»

Много лет тому назад Торстейн был простым фермером в Норвегии. Он пас коров на своих небольших угодьях и прославился под именем Коровьего Знахаря: ведь никто другой не мог так разбираться в хворях скота. А ночами запирался в небольшой кузнице и ковал гвозди, подковы и прочую мелочь для деревенского быта.

По воинской части его род прославил меч старшего брата, Греттира Сильного, – вот кто не знал усталости ни в битвах, ни на пирах. Высокий, могучий, широкоплечий и голубоглазый, он сводил с ума всех местных дев, да и некоторые замужние косились на него благосклонно. Правда, к младшему брату Греттир заезжал нечасто, заметно тяготясь родством с тихим Коровьим Знахарем, который, по слухам, со своими телятами говорил чаще, чем с людьми.

Но Коровий Знахарь не обижался. Он гордился славой Греттира Сильного, как своей, и любил его, как может человек любить своего единственного близкого родича – мать и отец давным-давно умерли от черной болезни, а остальная родня жила так далеко, что он ни разу их и не видел.

Случилось так, что однажды Греттир на пиру задел словом знатного человека и сильного воина Хрута Золотоношу. Они схлестнулись прямо у пиршественного стола, выдернув воткнутые под столешницы ножи, и били друг друга, кружась между столов под восторженный рев викингов, затем схватили оставленные у входа мечи, а потом хрипящий Золотоноша рухнул окровавленным лицом в братину с брагой, судорожно зажимая смертельную рану на шее остатками обрубленных пальцев.

Горячее питье ворона смешалось с мутным людским пойлом, пролилось на пол, быстро впиталось в опилки на полу корчмы. Зрители поединка, подарив победителю рык одобрения, вернулись к беседам и выпивке. Тело убрали, испачканную братину, не ополоснув, снова наполнил брагой Греттир и одним махом осушил пьяный настой на крови врага.

«Как сказал однажды Храунгвид, скажу и я! – объявил он, поднимая меч. – Я сеял смерть и разрушение тридцать три года, зимой и летом сражался я в