– Кроме прозвища, у человека должно быть имя. Кто ты?

– Я монах. Отшельник. Лес служит мне убежищем и дает пищу, молитва наполняет день, тишина – моя беседа.

– Что-то непохоже… Про тишину, – заметил Ратмир и покраснел от собственной неблагодарности.

– Как-то раз в одной полуночной стране один юноша ощущает, что на него снизошло Откровение. Он оставляет все, что у него есть, и начинает новую жизнь в уединении и молитве, вдали от мирской суеты. Уходит в лес, в место самых тяжелых испытаний и одиночества, чтобы иметь дело лишь с тем, что важно в жизни. Туда, где человек чувствует себя беспомощным и обреченным на крайнюю опасность и абсолютную отверженность. И, подобно святому Антонию, выдержавшему испытание царством демонов пустыни, юноша превозмог трудности, и лес стал местом его встречи с Богом.

– А святой Антоний брал с собой секиру? – спросил Ратмир. Торстейн ласково коснулся отполированного монашеским лбом обуха.

– Она звалась Кровавая Троллиха. Но от грешного юноши осталась лишь кличка. А имя мое, данное при крещении, – Торстейн выдержал эффектную паузу и объявил, воздев руки по сторонам: – Варфоломей!

Ратмир хмыкнул:

– Но секира осталась.

Варфоломей кивнул, пожав плечами:

– На всякий случай. Куда пастырю без посоха его? Кровавой Троллихи больше нет, и зовется она теперь в честь той, кто раскаялась в грехах своих перед Господом.

– И как же?

– Мария Магдалина, – сказал Торстейн и перекрестился.

Ратмир с трудом заставил себя улыбнуться. Ему нравился этот странный человек, называвший братьями и сестрами все, что он видел вокруг.

– А если на нас нападут? – Ратмир положил руку на эфес Мстителя, с которым не расставался и во время сна.

– Слово мое заставит их уйти, – улыбнулся проповедник.

– А если не послушают?

– Послушают, – кротко заверил Варфоломей и закрыл глаза, беззвучно зашевелив губами в молитве.

Убедиться в словах монаха Ратмиру предстояло совсем скоро. На закате у кузницы раздались резкие голоса. Увидев двоих вооруженных топорами мужчин, юноша попытался вскочить, но упал на колени и осторожно пополз на четвереньках в укрытие, шепотом проклиная никак не проходящую слабость.

– Ты кто? – спросил один из бойцов Торстейна, неподвижно стоящего перед ними с секирой в руках. Монах ласково улыбался. Парочка же косилась на огромное лезвие Марии Магдалины и действовать не спешила.

– Я – слуга Господа нашего Иисуса Христа, – ответил тот. – А кто вы, добрые люди?

– Тебя это не касается, – шагнул вперед высокий, широкоплечий, с длинными седыми волосами. Его спутник, приземистый косматый толстяк, поднял свой топор. – Наш отряд разбили у Серого Камня. Мы долго шли и хотим есть. У таких как ты всегда есть припасы. Давай-ка их сюда.

Под коленом Ратмира хрустнула ветка. Дренги резко оглянулись, выставив перед собой оружие.

– Это раненый щенок, – сказал толстяк, приглядевшись. Он с неожиданным для человека своего сложения проворством оказался рядом и выдернул из руки Ратмира меч. – Эта сталь стоит дорого. Я беру ее себе.

– Отдай! – крикнул Ратмир, бросился вперед и ткнулся лицом в мох. Ноги совсем не хотели слушаться.

– Братья мои, – сказал Варфоломей, – не творите лиха, ибо каждому воздастся по делам его…

– Заткнись, монах, – старый викинг выбил секиру из рук Варфоломея, – и тащи жрать. Мы устали.

– Ибо сказано, – продолжал монах, – не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую.

Варфоломей повернул голову вбок:

– Бей.

– Чего? – переспросил викинг.

– Тогда я, – сказал тот, мгновенно повернулся на пятках и влепил дренгу такую пощечину, что тот взмахнул руками и рухнул на землю без сознания, выронив топор. – Вы слышали, что сказано: «Люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас…»[52] – нараспев читал монах, направляясь ко второму грабителю.

– Я ударю! Сейчас ударю! – крикнул толстяк, замахиваясь мечом Ратмира на надвигающегося монаха.

Тот ласково кивнул. Лезвие просвистело мимо легко уклонившегося Варфоломея.

– Господь, я подставил щеку, как ты учил. Первый удар бодрит тело и пенит кровь, – возвел очи монах. – Но второго удара не терпит даже Будда. – Варфоломей взмахнул Магдалиной. Викинг взвыл, схватившись за раненую руку. – Я прощаю тебя, добрый человек, ибо не ведаешь ты, что творишь, – сказал он, сгребая хнычущего от боли толстяка за рубаху на груди. – Пусть рука, соблазнившая тебя, служит предостережением на будущее. Ибо сказано: