шестидесяти битвах, выиграв большинство, и меч мой никогда не тупился!»

Затем Греттир торжественно перечислил имена самых известных клинков севера. Он назвал Тирфинг, меч сына Одина, меч легендарного воина Ательстана, которым тот перерубил жернов, зовущийся Квернбит, или Гроза Жерновов. Упомянул меч короля Магнуса с перекрестьем из моржового клыка и золотой рукоятью по имени Легбит, или Гроза Ног. Назвал меч Ангрвадил великого Торнстена Викинсона, что блистал, как молния, когда его обнажали из ножен, и рубил человека надвое от плеч до ног.

«Я назову тебя Кровопийца!» – объявил он своему мечу, облизнув пахнущие брагой и кровью усы, и многим пришлось по вкусу это название. Не обрадовался произошедшему лишь родич Золотоноши Торнбьерн Англ, который сплотил вокруг себя много знатных знакомых Хрута и добился того, чтобы конунг объявил буйного Греттира вне закона. После этого Англ и его люди выследили Греттира, когда тот ехал на ферму брата, чтобы попросить об убежище.

Когда Греттира взяли в кольцо, Англ предложил ему сложить оружие. «Ты славный боец, и я знаю, что много моих людей ляжет мертвыми у твоих ног, если мы станем биться. Потому я прошу тебя отдать свой меч в качестве платы за убийство моего родича, и мы с тобой будем в расчете», – сказал он. Но когда Греттир, подумав, протянул ему Кровопийцу, тот выхватил из его рук клинок и пронзил им воина насквозь.

Торстейн нашел тело брата утром, когда гнал стадо на выпас. Он склонился над Греттиром и молча сидел так долго, что другие люди подумали: боги отняли у Торстейна разум. А когда настал вечер, Коровий Знахарь поднялся на ноги и, как ни в чем не бывало, отправился домой.

На следующий день он объявил, что отдаст ферму, стадо и все добро тому, кто назовет ему имя убийцы и место, где тот находится. Вскоре он уже плыл в Миклагард, столицу Византии Константинополь. Где-то там, в императорской гвардии, служил человек, которому предстояло стать мертвецом.

Месть стала смыслом жизни, а имя убийцы своей семьи Торстейн повторял утро и вечер.

Рассудив, что легче всего он доберется до Англа, если станет таким же гвардейцем, Коровий Знахарь пришел устраиваться на службу в элитные воины императора. Назвавшись дровосеком с севера и спокойно выслушав смех командиров, он предложил сразиться с любым из них. Те обрадовались развлечению и разрешили дровосеку взять в руки замотанную для безопасного боя в тряпки секиру.

А Торстейн дома, из-за волков, повадившихся на выгоны таскать бычков, выходил с двуручной секирой и порой со скуки упражнялся с ней, легко валил больные стволы и корчевал под новые поля громадные пни да рубил добрым людям на дрова сухостой. Он шутя разбросал нескольких гвардейцев и щедро накормил песком тренировочной площадки поднявшего его на смех командира.

«Я просто представил, что рублю деревья», – отмахнулся он от расспросов.

Возможность убить Англа представилась ему спустя месяц, когда они встретились в небольшой портовой корчме после удачной боевой вылазки против сарацинских разведчиков на одном из тихих имперских островков, где больше не было ничего, кроме пальм, поваленных колонн разрушенных греческих храмов да пещер, когда-то обжитых первыми христианами-коптами.

Англ сидел у огня, где на вертеле скворчал и жарился целый поросенок, и с улыбкой гладил большого серого кота, сыто мурлыкавшего на коленях. Меч по имени Кровопийца стоял рядом, прислоненный к стене. Меньше всего сейчас Торбьерн походил на убийцу.

Торстейн вышел вперед, подхватил Кровопийцу и вытащил сталь из кожаных ножен. Англ оглянулся, узнал его и застыл, крепко прижав к себе кота.

– Мой единственный брат… У меня не было выбора… – пролепетал он, но не успел закончить.

– Как и у меня, – сказал Торстейн и воткнул меч в глотку выпучившего глаза человека.

«Мой брат приветствует тебя из Валгаллы», – сказал, глядя в мутнеющие зрачки, Коровий Знахарь.

Тонко мяукнул кот, спрыгивая с разжимающихся рук. Оставив клинок в горле врага, Торстен выбежал из корчмы и скрылся в густых южных сумерках.

В порту недоставало одной из лодок, и солдаты решили, что убийца отплыл на какой-нибудь из соседних островов. Его искали с неделю и так и не нашли, потому что все это время Торстейн укрывался в одной из пещер поблизости места убийства.

Он давно приметил это убежище – скрытное, теплое и сухое. К тому же копты прорыли здесь целые катакомбы, пещера соединялась с другой узким проходом с высеченными из камня колоннами, а значит, имелся запасной выход на случай, если бы его обнаружили.

Первая ночь здесь была беспокойной. Торстейн ворочался на шкурах, слушая завывания ветра снаружи, и плотно кутался в плащ. Темнота все сильнее давила на грудь, и он, не выдержав этого, поднялся и зажег небольшой факел. Когда разгорелось и слабо закоптило пламя, он увидел лица.

Иконы были нарисованы в специально выдолбленных на стенах нишах давным-давно, но краски так и не выцвели, словно кто-то иногда специально приходил сюда обновлять их. Торстейн вспомнил, что слышал о небольшом монастыре, находившемся на другой части острова, – наверно, монахи иногда наведывались сюда, чтобы поддерживать жизнь в нарисованных ликах своих волшебников.

Художник был хорош. Торстейну казалось, что глаза изображенных на камне святых пронизывают его насквозь, но смотрят не с осуждением, а скорее с ласковой печалью. Он отвернулся и задул факел.

Но сон так и не пришел. Торстейн думал о людях, которые жили в этих пещерах до него. Они оставили теплый остров под ласковым солнцем, где деревья умеют цвести и плодоносить одновременно, где зимой не бывает снега, а в синих бухтах полно рыбы на любой вкус, чтобы жить среди камней под