Он поцокал языком, покачал головой и споро вывалил содержимое мешка на голову застывшего от варфоломеевской наглости юнца.
– Стой! – заорал Ратмир и замолчал, почувствовав липкий комок на зубах.
– В рот попало? – сочувственно уточнил монах и развязал второй мешок. – Любопытный круговорот у нас получается…
– Я тебя убью! – взвизгнул от злости Ратмир, тщетно напрягая связанные руки.
– А вот это вряд ли, – заметил Варфоломей.
– Я убью тебя!
– Ты? Меня? Посмотри на себя. Ты унылое говно, – сказал монах. – Унылое говно не может никого убить, поскольку все, что оно умеет, – это упиваться своим унынием.
На голову воющего от ярости Ратмира с плеском и чавканьем опорожнился еще один мешок.
– А-а-а!.. – ревел Ратмир. Уровень вязкой, вконец размокшей от начавшегося дождя зловонной жижи стараниями Варфоломея уже поднялся ему до подбородка.
– Хочешь, расскажу одну небольшую притчу? – предложил проповедник, утирая взмокший от натуги лоб и загудел, не дожидаясь ответа: – Однажды пришли в великий город Рим два насмешника. Они издевались над местным конунгом, который ввел налоги на отхожие места и прославился фразой «деньги не пахнут». А римский конунг пошутил в ответ: он посадил их в выгребную яму. Один из его пленников был повыше, другой пониже. Первому дерьмо доходило до шеи, а второму до губ. И, пока первый пытался выбраться, второй кричал: «Не гони волну!»
Варфоломей гулко захохотал:
– Кем из них ты будешь, Ратмир? Кто ты?
Юноша молчал, испепеляя проповедника взглядом исподлобья.
– Я скажу тебе, если ты забыл. Ты – соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Господь любит тебя. Попроси силу от любви Его. Только любовь может помочь нам выбраться из дерьма, друг мой.
– Господи, если ты есть, дай мне сил, чтобы заткнуть этому кретину пасть! – заорал Ратмир.
Он сжал зубы, напряг мышцы и рванулся вперед изо всех сил, оттолкнувшись вдруг ожившими ногами от дна. С шумным плеском выскочил из ямы и подбежал к умолкнувшему монаху, сжимая кулаки. Какое-то время они молча смотрели друг другу в глаза.
– Ну и запашок от тебя, – сказал Варфоломей.
Ратмир оскалился, поднял кулаки, застыл, дрожа от гнева… и расхохотался, разжимая пальцы. Его смех подхватил утробный бас монаха, и смеялись они долго и до слез.
На следующий день монах крестил Ратмира в водах узкой, словно лезвие, лесной реки. После чего надел на шею железный крестик, выкованный специально для этого случая из кусочка бывшей Кровавой Троллихи.
– Пусть он хранит тебя так же, как хранит меня она, – сказал Торстейн, надевая крестик юноше на шею, – а Господь даст тебе новые силы.
Тот улыбнулся:
– Странный он случай выбрал, чтобы явить мне свои возможности.
Варфоломей нахмурился:
– Раньше я уже слышал о подобном случае в северных землях. Один слепец хотел отомстить убийце своей родни – и когда он встретил своего врага на тинге[56], вдруг обрел зрение. Но после того как прозревший вонзил меч в грудь убийце, – он снова ослеп.[57] – Монах развел руками: – Я не понимаю… Он учит любви, но при этом дает силы тем, кто хочет мести.
– Может быть, потому, что наши боги слишком похожи на нас самих? – предположил Ратмир. – Ты же сам говорил, что Бог – это закон. И месть – это закон. В чем же противоречие?
Варфоломей замотал облысевшей головой:
– Нет, друг мой! Иисус принес нам новое время, когда у людей появилось нечто выше закона!
Ратмир хмыкнул:
– И что же это?
– Милосердие, – сказал Варфоломей. – Эпоха войн, когда у каждого свой закон и порядок, – когда-нибудь закончится. Эра милосердия идет на смену… прекрасная, волшебная и пугливая, словно сказочный альв…
– Время бабочек? – спросил Ратмир.
Монах было вскинулся, всмотрелся в лицо юноши, но тот не смеялся.
– Да, – ответил монах, и осеннее небо в его глазах потеплело.
Ратмир остался у проповедника на зиму. Он уговорил Торстена наконец сложить вместе бревенчатый дом, помогал в нехитрой кузнице, отдавая долг и перенимая мастерство. Секира только головой покачивал – у наковальни юноша проявлял недюжинные талант и хватку. Но, когда в лесу начал таять снег и распустились первые белые звезды подснежников, Ратмир засобирался в дорогу.