Наука сильнее магии. Я нисколько в этом не сомневался, но всегда допускал, что не все в этой жизни можно изучить и понять. Во что-то придется просто поверить.
Например, в любовь. Я невесело рассмеялся собственной шутке и покачал головой. Нет, речь шла вовсе не о любви. О чем-то несравненно большем, не поддающемся осмыслению. О вере как таковой.
С точки зрения адептов научного познания действительности подобные рассуждения ставили меня на одну ступень с малефиками, но мне было на это наплевать. Папа воспитал меня добрым христианином. И вовсе не наколотые на кожу религиозные символы укротили сегодня зверя, это сделала вера. Моя и моего отца.
Папа был оборотнем, он знал, что проклятие непременно перейдет по наследству, и не желал для меня такой судьбы. Не хотел даже говорить об этом и потому ничего не объяснял. Просто водил к татуировщику. К пятнадцати годам во всю спину у меня был набит пустой крест, на груди чернела восьмиконечная звезда и традиционная рыба, на шее – цепь с соединением букв «Р» и «Х» на позвонке, а правый бицепс оплетал латинский текст Pater Noster. Свободной оставалась лишь левая рука – папа умер, не успев довести задуманное до конца. Пришло время это упущение исправить.
В любом крупном городе есть районы, куда чужаку лучше не заглядывать. В Новом Вавилоне подобных мест хватало с избытком, и одними из самых беспокойных считались кварталы, населенные выходцами из Восточной Европы, преимущественно русскими и поляками. Но я шагал по узеньким улочкам, нисколько не опасаясь местных хулиганов. Без малого два метра роста, характерная стрижка, заляпанный белилами халат и знание русского языка защищали меня даже лучше полицейского эскорта.
И все же перед дверью с выгоревшим на солнце плакатом с курящей красоткой я невольно замедлил шаг и остановился. Но сразу взял себя в руки, пригнулся и шагнул в полутемное нутро мастерской башмачника.
Старый мастер оторвался от куска кожи, который раскраивал до того, несколько раз моргнул и без всякой приязни в голосе протянул:
– Лео…
В последнюю нашу встречу я изрядно на него надавил, и Сергей Кравец, как звали мастера, об этом не забыл.
– Собственной персоной, – улыбнулся я, доставая бумажник.
– Давно не появлялся.
– Повода не было. Помнится, ты говорил, что папа оставил эскиз рисунка для левой руки и даже оплатил работу?
Кравец оценивающе взглянул на меня и нехотя произнес:
– Давно это было…
Я бросил на стол банкноту в пятьдесят франков, с легким беспокойством отметив при этом, что наличных в бумажнике остается не так уж много.
– Ну что, это освежило твою память?
Мастер спрятал деньги в нагрудный карман фартука и отошел к забитому альбомами шкафу.
– Работа сложная, – сообщил он, отыскав нужный эскиз. – Займет несколько дней.
– Не пойдет, – отказался я, снимая халат. – Все и сразу.
– Уверен, что вытерпишь?
– Да уж постараюсь.
Кравец пожал плечами и принялся готовить инструмент. Я снял сорочку, сел к столу и устроил на нем левую руку. Процедура предстояла небыстрая и неприятная, но мне хотелось закончить все раз и навсегда.
– Будешь смотреть рисунок? – спросил мастер.
– Нет. Просто сделай все в точности, как заказывал отец.
– Хозяин – барин.
На столе появился набор игл и баночки с краской, потом Кравец подкрутил фитиль керосиновой лампы и пригляделся к руке.
– Что с кожей?
– А что с ней?
– Похоже на солнечный ожог.
– Не важно. Набивай.
Старый мастер тяжело вздохнул, макнул иглу в краску и взялся за увеличительное стекло.
– Набить – это полдела, еще бы шкура потом не слезла.
– Не слезет, – ответил я и поморщился из-за болезненного укола.
А потом еще одного. И еще, и еще…
Понемногу остатки разлившейся по всему телу ломоты сконцентрировались в левом плече, и одновременно заполонивший голову шум начал стихать, вернулась трезвость мысли.
Я закрыл глаза и попытался разобраться в цепочке событий, которая и привела меня в пыльную каморку башмачника. Подумать действительно было
