Мне пришлось бежать. Надеюсь, что достойный амрар выведет меня к воде.

Ахитарель согласно наклонил голову и сделал приглашающий жест – дескать, следуй за нами, Хеллен.

«Ахитарель аг Ихемма…» – подумала Елена. Имечко… Будто заклинание. Или молитва жреца неведомого бога.

У туарегов оказался целый караван, и ближе к вечеру амрар привел всех к воде – укромной долине среди скал, заросшей тамариском.

Здесь находилось тайное убежище клана с настоящим колодцем, полным на удивление прохладной воды.

Верблюдов разгрузили и увели – попить да подкрепиться. Туареги – караванщики и воины – громко переговариваясь, ставили палатки-эханы.

Они крепили деревянные каркасы и покрывали их тентами из шкур муфлонов.

Возле кухни-навеса уже пылал очаг, сухие сучья акации потрескивали, булькала вода в казане – на ужин будет просяная каша – асинк и немного мяса, запеченного на углях.

Елена встала в седле, чтобы перекинуть ногу через высокую переднюю луку, и тяжело спрыгнула на землю. Устала.

Было еще совсем светло, но солнечный беспредел ослаб, и пологие волнообразные всхолмления пустыни, днем размытые в сероватой дымке раскаленного воздуха, теперь приобрели отчетливость очертаний.

По уплотненному бурями песку, прикрытому клиньями темноватой дресвы, Сухова спустилась в узкий уэд с редкими пучками злака – дрина, тонко шелестевшими на ветру.

По склонам пологих бугров с заметным шуршанием скатывался песок. И это были все звуки, рождавшиеся в предвечерье.

Пустыня, немая и величественная, изнемогшая в битве со светилом, будто отдыхала перед новым сражением и лежала, объятая покоем, ожидая ночных холодов и кропящей росы.

Елена присела на щербатый камень, но тут же встала – глыба еще хранила дневной жар, и сидеть, будто на остывающей печке, не находилось желания.

Зной страшно выматывал, лишал сил, делал тело вялым, притупливал ум и чувства.

Вечер и утро – единственное время дня, когда чувствуешь себя в пустыне человеком, а не плохо прожаренной котлетой. Покой…

– Хелле-ен!

Всё, вздохнула Сухова, кончился покой.

– Иду-у! – откликнулась она и стала подниматься к биваку.

Елене поставили отдельную палатку и постелили ковер.

Все уже сидели и плотоядно нависали над тремя плоскими деревянными блюдами овальной формы. На них дымилось мясо.

Амеллаль привел с собой сородичей – Азуэля аг Икадо и его жену, симпатичную молодую особу – женщины у туарегов лиц не закрывали.

Особу звали Шеку улт Анаба, и было ей от силы лет двадцать. Щебеча обо всём и ни о чем, Шеку положила в большую миску пшеничные лепешки тагелла, испеченные в золе, порезала их на куски, полила маслом.

– Благодарю, – кивнула Елена.

Было заметно, что Азуэль любит свою жену – они то и дело приникали друг к другу ноздрями и делали общий вдох.

Такой вот туарегский вариант поцелуя. Не губами же целовать! У мужчин этого народа существовало странное табу на рот – потому его, кстати, и прикрывали.

– Ну, вкусим щедрот, – потер ладони Амеллаль и пошел уплетать кашу.

Туареги тоже ели ложками, а как иначе в рот попасть?

Азуэль и Амеллаль слегка приподнимали нижние края покрывала и просовывали под него ложки.

«И чего мучатися?» – подумала Сухова.

После не слишком сытного ужина туареги заварили зеленый чай. Добавили для аромата кожуру какой-то табаракаты и раздали чашечки по кругу.

Пока остывал горячий чай, Елена, сдобрив порцию каши по туземной методе молоком и толчеными финиками, доскребала угощение ложкой.

Подошел Ахитарель, непринужденно уселся на ковер.

– Хеллен, – сказал он, – ты можешь жить с нами, сколько хочешь, но, возможно, у тебя иные желания?

Сухова кивнула.

– Демоны лет разлучили меня с мужем, – заговорила она. – Он – великий воин, смерти легко не дастся, но я не знаю, где искать его. Мои друзья, четверо воинов, отправились на разведку и пропали. Думаю, они угодили в засаду к берберам. Мне нужно найти хотя бы их и освободить. Коли твои воины, амрар, помогут мне в этом, я буду им очень благодарна и рада, если они вернутся с добычей.

Глаза у Ахитареля загорелись.

– Мы поможем, – сказал он, – а сейчас пора спать. И пусть злые духи не потревожат тебя в твоих снах, Хеллен!

Улеглась Сухова прямо на ковре, на туарегском ложе – двойной бараньей шкуре.

Ни один скорпион не подкрадется, боятся они овечьей шерсти – барашки эту членистоногую нечисть хрумкают только так.