нигде не видно. Но я помню выражение его лица, когда он понял, кто я. Наверняка не хочет лишний раз меня видеть.

Налив мне ванну, Бриджит уходит, Джордж с нею. Файфер помогает мне раздеться, я погружаюсь в горячую ароматную воду и тут же, к собственному смущению, начинаю плакать. Я слаба, я устала, я ранена, я в полном смятении. Мне стыдно за то, что я делала, пугает то, что сделать предстоит. Сейчас я получила как раз то, чего боялась всю жизнь: одиночество. В одиночку мне предстоит идти в гробницу, в одиночку суждено умереть. Это именно то, что знал Николас и о чем не хотел мне говорить. Но и ладно, подумаешь, не сказал. В глубине души я и сама все знала.

– Тебе не надо умирать, – тихо говорит Файфер. Она сидит возле ванны, держится руками за край. Смотрит на меня. – Я знаю, о чем ты думаешь. Но это не так. Я тысячу раз перечитала пророчество. Звучит оно мрачно, да. Но смерть тебя не ждет.

– А тебе-то какая разница? – спрашиваю я севшим голосом. – Если я найду скрижаль, то что тебе до моей смерти? Ты же говорила, что лучше бы мне сдохнуть. Что так мне и надо.

– Я не это хотела сказать… ну да, я так думала. Но сейчас не думаю. И совсем не считаю, что так тебе и надо. – Она на секунду замолкает. – Я же понимаю, каково это, – говорит она наконец. – Когда магия рвет твою жизнь в клочья.

Я вскидываю голову, смотрю на нее:

– Что?

Она вздыхает:

– Учиться у Николаса я начала в шесть лет. Все – ну, скажем, все за пределами этого дома – думают, что это случилось из-за моих исключительных талантов. Что я вундеркинд. Чтобы он взялся обучать такую малявку, это же необходимое условие – быть вундеркиндом, да? – Она опускает глаза, бледные пальцы барабанят по краю ванны. – Хочешь знать настоящую причину?

Я киваю, но она не видит.

– Хочу.

– Потому что ему меня отдала мать. Сама она колдуньей не была и меня боялась. Боялась того, что я могу сделать. Как раз недавно умер отец, и она думала, что я к этому причастна. А я понятия не имею, так ли это. До сих пор ни в чем не уверена. Знаю лишь, что она как-то нашла Николаса, отдала меня и больше не возвращалась.

Знакомая история о разбитой семье отзывается острым уколом в сердце.

– Сочувствую.

Файфер пожимает плечами:

– Что я могла сделать? Я плакала, я вопила, я убегала. Но это ее не вернуло. Я не хотела быть ведьмой, я ненавидела магию. Ненавидела за то, что из-за нее мои родные стали моими врагами. Если бы Николас не принял меня, не воспитал бы как свое дитя, моя жизнь могла бы повернуться совсем по- другому. Я могла бы до сих пор ненавидеть магию – как ты.

– Я ее не ненавижу, – отвечаю я. – Уже нет. Я видела ужасы, на которые она способна, но видела и добро. То, что делает Николас, что делает Джон… – Я замолкаю, потом заключаю: – Кажется, я уже не знаю, что и думать.

Файфер кивает.

– Николас говорит, что магия сама по себе не добро и не зло; она становится тем или другим в зависимости от того, как люди ее применяют. Я очень долго этого не понимала. А потом до меня дошло, что вовсе не магия отделяет нас от них или меня от тебя. Это – непонимание.

Она вытягивает указательный палец и сует его в чуть теплую воду.

И сразу вода становится восхитительно горячей.

– Кроме того, магия иногда бывает удобной: она не умеет врать. – Файфер улыбается мне. – Так что дерево там, внизу, наверняка сказало правду.

– Ты о чем?

– Это же древо жизни. Тебе Джон не говорил?

Я качаю головой.

– То, что ты вызвала появление листьев, означает… ну, кое-что означает. Главным образом это знак силы и мощи. Но еще сигнализирует о перемене. О новых началах – так, наверное, можно сказать.

– Вот как? – Наверное, мне это должно быть лестно – мой шанс начать жизнь заново или еще что-то начать. Но я продолжаю обдумывать, значит ли это вообще что-нибудь. А потом вдруг вспоминаю: – А что означала птица?

Файфер приподнимает брови, и едва заметная улыбка освещает ее лицо.

– Я думаю, Джон должен тебе об этом сказать.

Я качаю головой, ощутив внезапно тупую боль в груди. Вряд ли Джон мне вообще когда-нибудь что-нибудь скажет.

Файфер помогает мне выбраться из ванны и надеть чистую ночную рубашку. Я гляжу на нее с некоторым чувством вины: она жутко выглядит, все еще в одежде, в которой была на празднике, волосы спутаны и измазаны, глаз переливается всеми оттенками пурпура. Устала так, что пошатывается.

– Тебе тоже пора бы отдохнуть, – говорю я.