Он кивает, и мы начинаем спуск по узкой лестнице. В дверь протискивается Гумберт и закрывает ее за собой на засов. У меня немедленно потеют ладони.

– Можешь петь что хочешь и когда хочешь, – шепчет Джон. Я стараюсь изобразить смех, но выходит похоже на стон.

Когда мы добираемся до конца лестницы, я тут же понимаю, почему Гумберт называет это хранилище собором: помещение огромное, круглое, высота сводчатого потолка больше, чем поперечник зала. Одно закругление стены выполнено полностью в виде цветного витража, в другом стоит большой стенд с экспонатами под стеклом. Оставшееся пространство стены выложено полками, набитыми всякими предметами, шевелящимися, как живые твари. Банки булькают и шипят. Часы тикают и жужжат. Глобусы гудят и вертятся. Книги уложены штабелями. Некоторые в кожаных переплетах, другие – просто пачки листов, перевязанных бечевкой. Приборы, о которых он говорил, расставлены повсюду: чаши, ступы, песты, весы, мешки с травами и банки с частями животных, плавающими в растворе, как нелепые рыбы в аквариуме. В центре всего этого громоздится кирпичная печь, в которой танцует маленький голубой огонек.

– Ну, не надо стоять столбом, – говорит Гумберт. – Прошу, осмотритесь вокруг.

Джордж отходит посмотреть на вертящиеся шары, а Файфер и Гумберт идут прямо к стенду. Там, наверное, и держат оружие. Я увязываюсь было за ними, но Джон отводит меня к печке. Над огнем стоят несколько стеклянных колб, в них булькают яркие цветные жидкости.

– Что это? – спрашиваю я.

Джон осматривает ближайшую колбу. Внутри ее кипит что-то темно-красное.

– Судя по виду, аква вита.

Я приподнимаю брови.

– Гумберт – алхимик?

Он улыбается в ответ:

– Нет, он не пытается превращать свинец в золото или заниматься чем-нибудь в этом роде. Он лишь делает вино. Точнее, делает вино крепче. Вот в этой колбе, – он показывает на меньшую из них, с оранжевой жидкостью, – бренди. Когда будет готово, им можно будет краску на стенах растворять. – Он смотрит, как кипит жидкость, протягивает руку и слегка убавляет пламя. – Однако растворять внутренности Гумберта нет никакой надобности.

Я смеюсь. Потом вспоминаю книгу, которую он читал в ту ночь, когда заснул у меня в комнате.

– Ты тоже алхимик?

– Не совсем. Но думаю поучиться алхимии в университете на следующий год.

– Где?

Алхимия слишком близка к магии, чтобы считаться законным занятием в Энглии.

– Иберия, наверное. Или Умбрия. Не знаю, пока не решил.

– То есть в ученики пирата не пойдешь?

Он смеется.

– Нет, хотя отцу это было бы приятно. Он пытается меня уговорить с тех пор, как я ходить научился.

– Безрезультатно?

– Абсолютно. Я ничего против не имею, но предпочитаю знахарство.

– Пирату проще по девкам таскаться, – замечаю я.

Он фыркает:

– Ага. Для меня это высшая цель жизни. – Я снова смеюсь. Джон указывает на полку, где стоят банки с разрозненными фрагментами животных. – Хочешь взглянуть поближе?

Я киваю, и мы начинаем снимать банки с полок.

Читаю этикетку на банке, где лежит нечто вроде серых крошечных изюмин.

– Мышиные мозги!

– Это еще что. – Он всматривается внимательно, потом достает другую банку. – На вот, посмотри.

– Глаза лягушки, – читаю я. – Гляди-ка, уставились! Они такие…

– Строгие?

Меня пробирает смешок. Джон ставит банку на место и тянется к другой, побольше, в которой что-то желтое и мягкое.

– Поджелудочная железа коровы. – Я морщу нос.

– Ага, на сыр похоже.

– Вряд ли ты стал бы намазывать это на хлеб, – говорю я, и мы оба смеемся, и он смотрит на меня, я на него, и вдруг расстояние между нами чудесным образом сокращается, и я чувствую волнение… пока не вспоминаю, что говорил мне Джордж. Про его мать и сестру. Радостное волнение сменяется совсем иным чувством, и я делаю шаг назад.