Он тащит меня через зал и рывком усаживает в кресло рядом с собой. Стол большой, человек двадцать легко усядутся. Но он сажает меня рядом с собой. Я оглохну еще до конца ужина.

Рядом со мной Файфер. Она тоже в платье, медного цвета шелк с вышитым зеленым лифом. Но если посмотреть на то, как она кривится, можно решить, что оно выковано из железа и гвоздями оторочено. Все-таки следует признать, она отлично выглядит.

Напротив меня Джордж и Джон, оба отмытые и приодевшиеся к столу. Джордж, как всегда, выглядит возмутительно: желтая рубашка, лиловый жилет, оранжевый арлекинский жакет. Джон по сравнению с ним одет так, словно собрался на похороны. Белая рубашка, темно-зеленые штаны – и уже помял, конечно. И волосы. Еще мокрые после ванны, но уже топорщатся, как им вздумается. Меня обуревает дикое желание пригладить их руками. Приструнить эти кудри, пусть хотя бы в глаза не лезут. Интересно, как бы он выглядел с аккуратной стрижкой? Хотя мне больше нравятся длинные волосы. И если постричь коротко, они будут торчать еще сильнее и…

Он улыбается до ушей, и я соображаю, что пялюсь на него как дурочка. Краснею, поворачиваюсь к Гумберту:

– Простите, что заставила ждать.

– Я теперь вижу, что оно того стоило! – гремит его голос. – Очень приятно, что ты решила надеть присланное платье.

Ну, он мне вроде как особого выбора не оставил.

– Оно очень красивое, – говорю я.

– Правда ведь? Это платье герцогини Розерхайтской, моего доброго друга. Как-то она с родными приехала сюда погостить, привезла десять сундуков платьев. Это вот и еще несколько оставила – вряд ли заметила пропажу.

Я неловко ежусь. Герцогиню я знаю; она и ее дочь – близкие подруги королевы Маргарет. Однажды я подавала им обед, и вели они себя ужасно. И хуже того: ее внучка – Сесили Моубрей, одна из новых подруг Калеба. Не по нраву мне мысль, что сейчас я в ее одежде, пусть даже очень красивой.

– Видишь вот эту птицу на лифе? – продолжает Гумберт. – Это символ дома Розерхайтов, вышитый нитью из настоящего серебра. Мне даже подумать страшно, сколько оно стоило. Но герцогиня бережливостью не отличается…

Упоминание птицы пробуждает мою память.

– Прошу прощения, что перебиваю тебя, добрый сэр…

Я соображаю, что не знаю, как его титуловать.

– Просто Гумберт.

– Да, конечно. Гумберт. Но я вдруг вспомнила одну очень важную вещь. Джон! – Я поворачиваюсь к нему, чтобы привлечь его внимание, но замечаю, что это излишне. – Ты отослал Хорейса обратно к отцу? Дал ему знать, что с нами все в порядке? Мне бы не хотелось, чтобы он волновался.

Джордж и Файфер переглядываются.

– Послал, – отвечает Джон. – Спасибо, что помнишь. – Он снова запускает пятерню в волосы, и я замечаю, какие у него сегодня зеленые глаза. Обычно они скорее карие, чуть серые по краям, и немножко золота в середине…

– Элизабет! – звучит трубный глас Гумберта, возвращая меня к действительности. – Очень надеюсь, что тебе понравится приготовленное мною на этот вечер. Ведь ты же большой эксперт по придворной кухне.

Тут входит пара слуг, неся между собой пирамиду подносов. Пышный пшеничный хлеб, соленая говядина, фруктовые пироги, сыр и на самой вершине – василиск: блюдо, сочетающее в себе половину одного животного с половиной другого. При дворе такое часто готовится, и Малькольм особенно это любит. Его повара стараются превзойти друг друга, придумывая самые отталкивающие комбинации, к примеру – тело курицы, хвост бобра. Голова оленя, зад кабана. Или вот как сейчас – наполовину павлин, наполовину лебедь: белый длинношеий спереди, ярко-бирюзовый с перьями сзади.

– Ну как? Что думаешь про эту малышку?

Я наклоняюсь и тщательно ее рассматриваю.

– Отличная работа, – говорю я.

Белые перья лебедя постепенно переходят в бирюзовые перья павлина, и не видно никаких следов тщательного их сшивания. Это самый трудный этап создания василиска: правильно подобрать перья и мех. Разница – съесть блюдо с аппетитом или убежать из-за стола с визгом.

Когда слуги входят, чтобы убрать пустые тарелки, я прикладываю невероятные усилия к тому, чтобы не дать глазам закрыться. Я устала от перехода, переполнена вином, василиском и адской головной болью от криков Гумберта мне в ухо, продолжавшихся на протяжении всего вечера. И только думаю извиниться и уйти, как он начинает снова.

– Тринадцатая Скрижаль! – орет Гумберт. – Ничего себе – быть проклятым этакой штукой! И найти ее – задачка что надо. – Он мотает головой, потом наливает себе пятый бокал бренди. Честное слово, он пьет больше Джорджа, а это не шуточки. – У тебя есть соображения, где она может быть?

– Нет, – говорю я. – Абсолютно без понятия.

Он смотрит на меня с ожиданием:

– Тогда следующий вопрос: что ты собираешься делать?

В зале становится тихо. Я чувствую на себе взгляды всех присутствующих. Все затаили дыхание, будто ждут, что я сейчас провозглашу нечто этакое, как