кормушке и достаю ключ из папиного тайника, потому что знаю, где он, на нашей даче устроен точно такой же.

– Что «я», «я»? – девушка повернулась к подошедшему на шум Илье. – Должна же от неё быть хоть какая-то польза!

Тот начал что-то ей объяснять, но я уже не слушала. Ноги сами понесли меня вперёд, не дожидаясь, когда догадка оформится в чёткую мысль.

Родители – люди консервативные, в чем-то больше, в чем-то меньше. Чего не терпят конкретно мои, так это изменений. Они ни разу не переставляли мебель в квартире. Шторы у нас всегда одинакового цвета, как и покрывала. Чашки, ложки, вилки всегда лежат в одном и том же месте, бумага для записей – в верхнем ящике папиного стола, кресло – напротив телевизора, телевизор – на тумбе в углу, над ним картина – чей-то пейзаж.

Они люди привычки. Тайник с ключами, высаженные в шахматном порядке яблони. Я вспомнила яму. Не знаю, для чего она предназначалась первоначально, может, для ремонта машины, а может, для сжигания мусора. Там всегда хранился какой-то хлам, за исключением пары – тройки лет, когда её очистили и отдали в моё временное пользование.

Лет в двенадцать я умоляла родителей разрешить нам с друзьями построить штаб. На семейном совете на дом на дереве наложили табу, так как дети имеют привычку падать и ломать себе руки и ноги. Но слёзные мольбы единственного ребёнка не остались без ответа, было решено приспособить для игр землянку, что-то вроде неглубокой ямы с укреплёнными стенами и люком- дверью на петлях. В то лето мой штаб был предметом зависти всех окрестных ребят. Большой, закрытый и тёмный. Надо ли говорить, как я задирала перед товарищами нос.

Я подошла к ржавеющей бочке для воды. Здесь всё было на своих местах, на тех же местах, что в Литаево. Дальше должна расти малина, за ней туалет, справа вишня, хотя опознать её в старом корявом дереве сложно. Догадка была даже не на уровне интуиции, а скорее, на уровне чуда. Яма – это всё же не дерево и не клумба.

Землю толстым слоем покрывал неопрятный ковёр из грязи и листьев. Разговоры за спиной стихли. Я присела и запустила ладонь в бурую траву. Пальцы не могли нащупать ничего, кроме ломких прелых стеблей. Воздух в лёгких похолодел, как бывает в предчувствии неудачи.

– Лена, – в голосе Ильи слышалась тревога.

Но рука наконец наткнулась на что-то твёрдое. Мне захотелось смеяться.

– Лена? – повторил специалист, легонько дотронувшись до плеча.

– Это здесь, – я улыбнулась, и это напугало псионников ещё больше, – посмотрите.

Я сгребла траву в кулак, сколько поместилось, и дёрнула. Руку тут же поймали, Лисивин мягко сжал запястье.

– Успокойся. Никто ничего от тебя не требует, – голос звучал размеренно.

Я почувствовала, что новая порция смеха на подходе. Они не понимали. Не видели.

– Ну посмотрите же, – нервный смешок прорвался наружу.

Нет, неправильно. Они смотрели только на меня: Гош испуганно, а Эми нахмурившись. Я ухватила траву второй рукой, но её тут же зафиксировали. Сейчас их проблема – я, не выдержавшая нервного напряжения.

Спасла меня, как ни странно, Эми, единственная, посмотревшая туда, где я дёргала траву. Девушка грациозно присела рядом и провела наманикюренным пальчиком по образовавшейся проплешине.

– Ну что ж… – протянула она, – если ещё понадобится стимул, обращайся, – и, повернувшись, добавила: – Что-то и в самом деле есть.

Её слова были восприняты по-другому. Илья продолжал удерживать меня на месте. Гош уже вовсю шарил руками по земле, сначала там же, где и девушка, потом развёл ладони шире, очерчивая невидимый контур.

– Черт, здесь дверь, – парень сам не поверил в то, что сказал. – Дверь в земле!

Специалист отпустил меня и присоединился к парню. Они принесли два фонаря и лом. Сначала долго сгребали мусор. Земля поддавалась неохотно. По очертаниям эта дверь была раза в два шире, чем вход в мой штаб в Литаево. Но главное, что она была.

Заглянуть внутрь удалось лишь с пятой попытки. Ржавая створка оглушительно лязгнула, открыв глубокий прямоугольник темноты. Расплывчатые светлые пятна фонарей перескакивали с места на место, выхватывая то одно, то другое.

Обломки досок, сломанное сиденье от стула, куча тряпья, железная кастрюля, чёрные перчатки, стеклянные осколки, покрытые пылью, но местами ещё отражающие свет, лохматая детская игрушка. На неё кругляши света возвращались особенно часто, поневоле заставляя вглядываться в жёсткий длинный мех, завитый колечками.

– Нашёлся, – с облегчением сказал Илья, – теперь все в сборе.

Я хотела было уточнить, что он имеет в виду, но в этот момент лучи соединились, осветив большой участок.