вопросом будущего; не тем, что нужно было еще заработать. Холлы ненавидели рабство не только за то, что оно делало с самими рабами, но и за то, как оно корежило души их владельцев.

Как капитан Николас мог бы прокормить себя, а также получал возможность показать миру, чего он стоит. Как владелец компании, обладая богатством за гранью воображения, он мог оставить след в истории.

«Скажи ей, – подумал он, сжимая руки в кулаки. – Скажи ей правду, чертов ублюдок».

– Я всегда считала, что прирожденный талант – знак, чем нужно заниматься, – сказала девушка. – Это и доставляло мне больше всего проблем.

– Думаешь, скрипка – твое призвание? – спросил он. – Даже после всего, что произошло?

Эттина рука застыла над небольшой лакированной шкатулкой, которую она выкопала из-под груды книг.

– Думаю… Я даже не уверена, что сейчас это возможно. Моя жизнь так сильно изменилась. Не думаю, что теперь смогу вернуться к тому, что было. Но… возможно, у меня есть и другие варианты… о которых я раньше и не подозревала.

Или не думала, что стану их рассматривать.

– Не сомневайся, – сказал он, как только обрел голос, – на моем корабле тебе всегда найдется место.

Ее лицо осветилось умной прекрасной улыбкой:

– Ты позволишь мне взобраться на такелаж? Зарифовать паруса?

Его будто громом поразило:

– Исключено.

Она снова рассмеялась:

– Как будто ты сможешь меня остановить.

Несмотря на голоса в голове, требующие, чтобы он вел себя разумно, чтобы следовал своему собственному чертовому совету больше так не делать, он протянул руку, убирая волосы с ее лица.

И святой боже, когда она смотрела на него, как сейчас… он чувствовал, словно ступил в голубо-белое сердце пламени. Темные зрачки расширились в ее светлых глазах, зубы поймали уголок губы, и Николас пришел к чрезвычайно бесполезной мысли, что если кто и должен кусать эти губы, то только он.

Поборов свой нахмуренный взгляд, Николас отступил, чувствуя, словно выныривает из-под воды.

– Что… что именно мы должны делать?

– Не знаю, – с дерзкой улыбочкой ответила Этта. – Ты так красив, что иногда я совершенно теряю ход мыслей.

Николас отвернулся, оглядывая комнату, изо всех сил пытаясь побороть собственную улыбку.

– Вон письменный стол. Внутри может найтись что-нибудь полезное, что подскажет, где мы находимся, – сказал он. – Я посмотрю в ящиках.

Она кивнула, с новыми силами возвращаясь к груде. Тяжелый сундук оказался не заперт, но, кроме нескольких мешочков с еще не выдохшейся лавандой, хранил лишь несколько одеял. Николас повернулся на резкий стук за спиной и увидел, как Этта борется с упрямым нижним ящиком стола.

Девушка сдула с глаз выбившуюся прядь волос:

– Закрыто.

Николас попробовал сам, но, даже приложив свои вес и силу, единственное, чего добился, так это отломил металлический набалдашник.

– Думаешь, я не знаю, как выдвигать ящики? – качая головой, спросила она, забирая у него ручку.

– Зачем держать все на виду, а запирать лишь этот ящик? Какой смысл?

– А такой, – прошептал из тени шелковистый голос, – что у вас нет ключа.

Этта в страхе отпрыгнула, от удивления стукнувшись о стол. Ее руки инстинктивно искали что-то, чем можно было защититься, пальцы зарылись в бумагу, пока не наткнулись на нож для писем, который она заметила мгновением ранее.

Когда девушка взглянула на него, Николас уже стал жестким, словно лезвие, выражение его лица заострилось ненавистью, которую она видела лишь однажды: когда он набросился на мужчину, схватившего ее в Лондоне. Юноша двинулся вокруг мебели, вставая между Эттой и незнакомцем.

– Покорнейше прошу не двигаться. – Сильный акцент, официальные и высокопарные слова. – Я не испытаю огорчения, прикончив воров.

Николас принял его слова всерьез, остановившись именно там, где он был: в нескольких футах позади нее.