– Опять эта Марина! – взвизгнула Ксения, отталкивая Мишу. – Опять она! Чуть что в этом бункере – сразу Марина! Кто она такая? Пробилась, прорвалась! Ненавижу!

Чернов обескураженно смотрел на женщину.

– Ты чего? – шепотом спросил он. – Это же подруга твоя. Ты же сама только что сказала, что надо искать! Вместе столько всего прошли. А сколько Алексеева нас из переделок вытаскивала? Разве не помнишь? Неужели мы не люди, чтобы не помочь?

Ксюша растирала по лицу слезы рукавом рубашки.

– Я думала, что тебя не отправят! Опять тебя! Ты не понимаешь, ты можешь погибнуть из-за нее! – выкрикнула она и бросилась прочь по коридору.

Ксения сломалась. Столько лет она копила в себе дружбу и снисхождение – по кусочкам, а теперь простая и древняя, как мир, ревность потоком выплеснула всю грязь наружу.

Человек похож на губку. Эмоции могут накапливаться, собираться, чтобы в один прекрасный день чаша переполнилась, и все то, что впитала человеческая душа, излилось вовне. Доброту копить сложно. Хорошее настроение не удержишь в секрете. Трудно копить созидательные силы, они мгновенно ищут себе выход. В бункере таким выходом стала работа и творчество. Выведенный краской на стене девиз «Трудом и знанием, искусством и человеколюбием» Алексеева пыталась сделать основой их жизни. И снова ошиблась.

Грязь и подлость имели свойство накипать, как серая пена в кастрюле с бульоном. Мелкая обида, разовые несправедливости, тяжесть обреченного существования, где каждый день ожидали худшего, злоба, зависть и безотчетная тоска – не светлая лиричная грусть, которая вдохновляет и дарит умиротворение, а депрессивное, смешанное с угрюмостью и ненавистью отчаянье, – все это откладывалось в закромах души, копилось там, вызревало, и даже самые хорошие, самые светлые и душевные люди срывались.

Человеку изначально низкому, гадкому было проще. Зачем держать в себе негатив, когда можно ударить слабого, обидеть подчиненного или ребенка? И таких в большом метро были тысячи. Приспособленцев, готовых перегрызть горло за кусок собственного благополучия. Их набирали в расстрельные команды, они могли не пропустить на станцию мать с ребенком, оставив умирать в туннеле. Самые отбросы общества, тщательно маскировавшиеся в мире до катастрофы, интриганы, истерички и сплетники, убийцы и воры вылезли к людям и стали королями мира, который за столько лет развития и эволюции научился лишь виртуозно убивать себе подобных, разрушая судьбы и вселенные. В мире, где не нужно было прятать злую морду за розовенькой маской Иванушки-дурачка, этот сброд чувствовал себя привольно.

Когда человек вечно пакостит окружающим, ничего иного от него не ждешь. Но когда самые интеллигентные, самые добрые, сострадающие и мягкие вдруг кричат, размахивая кулаками, или предлагают добить слабого, им это не прощается. И пока вся эта вязкая тина обид, лжи и боли не выльется из переполненной до краев души, человеку не будет покоя, эта дрянь разъест его изнутри, погубит ночными кошмарами, тягостными размышлениями в темноте и тишине, сведет с ума. Хорошим людям, увы, что в этом, что в прежнем мире прощалось куда меньше. Отъявленному подлецу не плевали под ноги, презрительно отворачиваясь. Его не обзывали последними словами, не замечали совсем уж мелочей. Потому что для него это было нормой, которая приелась настолько, что не бросалась в глаза. В мире до войны было принято мило улыбаться в лицо даже тем, кто откровенно раздражал, представительные мужчины в костюмах приветствовали друг друга, пожимая руки в притворной радости встречи. И ненавидели так, что готовы были разорвать. Это назвали этикетом, и так было принято. В новом мире моральные разложенцы заняли самые верхушки. Среди них были те, кто не побоялся стрелять в женщин, детей и стариков, когда делили власть в метро и многочисленных убежищах. Те, кто никогда не подавал руки, карабкаясь к вершине. Те, кто топтал, бил и резал, лишь бы выгадать побольше для себя. Они стали венцом нового, обреченного и беспощадного мира, и люди лебезили перед ними, кланялись в ноги, потому что они были сильны. И все же стоило одному из них скатиться с высокого трона, те, кто минуту назад стоял на коленях, мгновенно отдавали приказ расстрелять, разорвать, уничтожить. Так было, так есть и так будет. В этом искусстве «царю природы» нет равных.

Хорошим людям было сложнее, куда сложнее. Обида не находила выхода, собиралась в груди тугим комком невыплаканных слез. Душила, мучила. Доброта не позволяла отказать, пусть в ущерб себе, вежливость – нахамить, человеколюбие заставляло выслушивать. И все вокруг совершенно искренне считали, что хороший человек обижаться не имеет права. Могли задеть, пребольно, жестоко, и тогда незаживающая рана на сердце грозила превратиться в гнойный рубец. Каждый был уверен, что милый и добрый товарищ никогда не сможет ответить. А когда это случалось – не прощали. Мягкий, тихий интеллигент становился отщепенцем. Не подлым, не злым – всего лишь оступившимся. Маленькие оплошности припоминались вновь и вновь. И каждое сказанное слово, каждое брошенное в лицо обвинение не приводило к раскаянию, но озлобляло еще больше.

Так стало с Ксюшей. Уравновешенная, прекрасно относящаяся к Марине, заботливая и ласковая, она сорвалась, когда стало совсем невыносимо. И была осуждена революционным трибуналом человеческих умозаключений – без суда и следствия.