уйти, если эксперимент провалится. Мне нужно было знать, что будет, когда наши скромные запасы подойдут к концу. Жаль, ты потеряла тогда папку с документами, Людмила могла бы предугадать, что нас ждет. Я понял одно – мы стали жертвой некой биологической разработки. Радиация стала лишь катализатором. Мы пытались выжить – и попались в ловушку. Ты говорила, что партия пластохинона была разработана для того, чтобы создать универсального солдата, не боящегося радиации, но испытания не были завершены. Так вот, наше убежище завершает страшный эксперимент НИИ экспериментальной фармацевтики и лично профессора Кругликовой. Да, «эс-кей-кью-один» действительно усиливает устойчивость к радиационному воздействию, притупляет эмоции, повышает выживаемость. Но препарат продолжает действовать ровно столько, сколько его принимают. После начинаются необратимые изменения. Шизофрения. Галлюцинации. Скорее всего, у детей начнутся и морфологические изменения. Я могу лишь посочувствовать тебе, Марина. Когда запасы пластохинона подойдут к концу, одному дьяволу ведомо, что именно станет с молодежью. Наши организмы более устойчивы и какое-то время будут сопротивляться. Мы пытались остановить мутацию, но, сами того не зная, превратили себя в монстров. Остальное – вопрос времени. «Но между тем бежит, бежит невозвратное время, пока мы задерживаемся на всех подробностях», кажется, так писал Вергилий… Прости, у меня не хватит сил дождаться конца бункера вместе с тобой. Я стар и должен был все тебе рассказать прежде, чем уйти. Я верю, что оставляю последнее пристанище надежному и честному человеку.

Прекрати реветь. Я устал и ухожу в лучший мир, потому что больше не нужен здесь. Ты всегда была для меня надежным другом и верным помощником. Спасибо тебе за все, Марина. Прости и прощай.

– Григорий Николаевич! – Женщина вскочила со стула, бросилась к мужчине. По ее лицу текли горячие, безудержные слезы.

Кошкин прижал Алексееву к себе, гладя по голове тонкой сухой ладонью.

– Тише, девочка. Значит, так тому суждено быть, – шептал он, обнимая содрогающуюся от рыданий заместительницу.

– Нет. Не уходите, не надо, вы не можете бросить нас! – всхлипывала Марина.

– Прекрати, – тихо попросил начальник, отстранив ее от себя. Алексеева вздрогнула, когда ледяные пальцы мужчины коснулись ее пылающих щек. – Пора. Идем.

Григорий Николаевич на мгновение остановился у гермодвери, оглядывая полутемный коридор. На его губах показалась горькая, измученная улыбка.

– Прощай, – чуть слышно выговорил начальник, глядя Марине в глаза.

– Нет, нет… – Женщина не находила слов.

Кошкин решительно раскрутил вентиль и поднял крышку.

– Не поминай лихом!

Григорий Николаевич улыбнулся и выскользнул в открытый люк. Гермодверь захлопнулась, как крышка гроба.

Марина замерла возле лестницы, не в силах сдвинуться с места. На нее навалилось тупое, беспросветное отчаянье. По лицу потоком катились соленые, полные боли слезы.

– Нет, нет, этого не может быть… Это сон, просто сон… – шептала женщина. – Этого не может быть!

Казалось, время для нее остановилось. Марина оцепенела, уткнувшись лбом в холодный металл.

– Это неправда… Это неправда… – как заклинание твердила она спасительную фразу. – Нет! Надо остановить его, надо вернуть!

Алексеева бросилась в кладовую и схватила с полки первый попавшийся комплект химзащиты. Не застегивая пуговиц, она набросила его плащом на плечи, закрыла мокрое от слез лицо респиратором.

Нарушая все инструкции безопасности, бросив гермодверь незапертой и без охраны, заместитель начальника бункера бежала через подвал, одна, без оружия, не видя и не слыша ничего вокруг.

Женщина вылетела на крыльцо, задыхаясь от бега. На востоке, выше домов разливалась алая полоса рассвета. Первые лучи губительного, страшного солнца пробивались через облака, освещая остовы высоток.

На самой крыше девятиэтажки стояла маленькая человеческая фигурка. Ветер трепал полы длинной куртки и седые волосы.

Григорий Николаевич замер на краю и полной грудью вдыхал ядовитый воздух мегаполиса. А перед ним расстилалась огромная Москва, которая теперь жила новой жизнью.

Солнце поднялось выше, ослепляя, испепеляя неприспособленного к новому миру жителя подземелья.

Марина увидела, как Кошкин пошатнулся и сорвался с крыши.

Рассветный ветер нес с собой звуки пробуждающегося города. Скелеты домов выходили из сумрака в новый день, как