– Воды… Пожалуйста… – простонала Марина.

Глаза заплыли синевой и не открывались. Зрение не фокусировалось, каждая попытка пошевелиться отзывалась болью.

– Еще чего. Может, еще постельку мягкую? – насмешливо поинтересовался знакомый голос.

Все та же комната, в которой Алексееву избивали несколько часов назад. Кажется, это было бывшее техническое помещение, на самом краю станции, почти у входа в туннель. Сколько раз до Катастрофы Марина разглядывала его и станцию из окна поезда… Мог ли кто-нибудь подумать, что все обернется так? Сколько времени прошло?

И снова те же лица. Павел Михайлович, сидящий на стуле у стены, закинув ногу на ногу, Савченко – именно он стоял рядом и издевался над Мариной, Митя Анохин у стены – бледный, с непроницаемым лицом.

– Ну, что ты можешь мне сказать, Мариночка? – поинтересовался Иванов, поднявшись с табуретки.

Лица его женщина видеть не могла, голова не поднималась. Но чутье ей подсказывало, что ее снова будут бить.

– Воды…

– Сначала ответишь на вопросы. Как ты смогла договориться с Юрой о том, чтобы он тебя вытащил? – Павел Михайлович приподнял ее голову за подбородок. Марину замутило. Она успела увидеть, как у Мити побелели губы, как юноша судорожно сжал в пальцах автомат и замер у двери.

Женщина попыталась ободряюще улыбнуться. Судя по тому, как нервно дернулись уголки губ у Анохина, получилось плохо.

– Я не знаю, – прошептала она.

– Врать нехорошо, Мариночка, особенно в твоем положении. Кто надоумил Юру стащить ключи и бежать к Коммунистической? – мягко спросил Иванов.

Марина сжалась на стуле, ожидая удара.

– Я не знаю, – повторила она.

На несколько мгновений женщина ослепла и оглохла от боли. Резкий удар полоснул ее по ключице. Когда Алексеева сумела открыть глаза, увидела в руках мучителя узкий ремень с пряжкой.

«А дела у меня совсем плохо…» – мелькнуло в голове у Марины.

– Я повторяю вопрос: кто надоумил Юру взяться за твое спасение? – В голосе Павла проскользнули фанатичные садистские нотки.

– Я не знаю. – И это было чистой ложью. Казалось, избавить себя от всепоглощающей боли, хоть на несколько мгновений – так просто. Имя «Митя» едва не сорвалось с губ. Усилием поднять голову. Встретиться с перекошенным от страха лицом мальчика. Нет. Никогда. – Я не знаю.

– Это был Хохол, да? Благородный защитник обездоленных и угнетенных! – презрительно бросил Иванов.

– Как… зовут Хохла? – с трудом выговорила Марина.

– Женей его зовут, а почему Хохол – хрен знает, он на станции всего полгода живет, его с Кольца выгнали, – ответил вместо начальника Савченко.

«Женя…» – не забытое за столько лет, любимое имя придало сил и воли к жизни.

– Так это был Хохол? – спросил Павел Михайлович.

– Нет, – ответила Марина. И тотчас поняла, что ее подловили, как девчонку.

– Значит, не Хохол? А кто тогда? – вкрадчиво поинтересовался старший помощник начальника станции.

– Я не знаю, – выговорила Алексеева. Держать голову прямо не представлялось возможным. Коротко стриженные волосы падали на взмокший лоб и прилипали сальными прядями. Губы не слушались.

– Нет, ты знаешь. Сама сказала, что это не Хохол. Значит, знаешь, кто. Отвечай.

– Я не знаю…

Вспышка боли. Голова казалась свинцовой. Глаза слезились.

– Кто? – голос Иванова пробивался как сквозь вату.

– Я не знаю.

А потом Марина и вовсе не могла отвечать. Жестокий удар по лицу – и губы одеревенели от боли.

– Все равно найду крысу. И выкину на съедение мутантам! А тебя я отдам охране, чтобы пустили по кругу! – словно издалека