как колокол.

– Мы еще побеседуем позже. Уведите.

Двое дюжих ребят, которые в течении целого часа методично избивали женщину, отвязали ее от стула. Алексеева закашлялась, сплюнула на пол кровь.

– Сука ты… – прошептала она, поднимая голову. – Тварь. Все разрушили, твари. И еще хотите. Подонки.

Иванов лениво поднялся со стула и с размаху ударил Марину по лицу. Голова женщины дернулась в сторону. Сознание отключилось.

В бункере давно объявили отбой. В наступившей тишине чуть слышно гудела вентиляция, потрескивала перегорающая лампочка.

Стук в дверь отвлек Марину от чтения. Только после отбоя заместитель начальника бункера могла позволить себе устроиться на жестком стуле и забыться за интересной книгой. Женщина сняла очки, откинула дужку замка. На пороге стоял Григорий Николаевич.

Алексеева сделала шаг назад. Начальник почти никогда не заходил в ее кабинет, вызывал к себе. Марину вдруг посетило стойкое чувство того, что спать этой ночью ей не придется.

Руководитель бункера выглядел неважно. Очень худой, невысокий и совсем седой. Ему было шестьдесят четыре года, слишком много по меркам постъядерного мира… Запавшие глаза поблекли, смотрели равнодушно и устало. Старость неизбежно забирала в свои руки даже тех, кого нельзя было забирать…

– Добрый вечер. Хорошо, что ты не спишь. У меня к тебе серьезный разговор. Для начала отпусти спать дежурных у гермодвери, скажи, что сменишь их. Я подожду тебя здесь.

Когда через пару минут Марина вернулась в кабинет, Кошкин сидел на стуле, листая недочитанную книгу.

– Где ты взяла этот ширпотреб? Бульварщина. А еще называешь себя интеллигентным человеком, – беззлобно укорил он девушку.

Алексеева поджала губы, вырвала из рук мужчины любовный роман.

– Вы пришли среди ночи критиковать мой литературный вкус? – спокойно спросила она, присаживаясь напротив.

– Нет, не за этим. Я пришел поговорить. Я ухожу, Марина.

– Уходите? – переспросила женщина. – Но куда?

– Ты не поняла, – тихо сказал начальник бункера. – Я ухожу насовсем. На поверхность. Умирать.

– Что? – прошептала Алексеева, бледнея.

– Марина, пойми меня правильно. Я становлюсь опасным для нашего убежища. Меня стали мучить галлюцинации. Я постоянно слышу голоса, они становятся все настойчивее. Я свихнулся взаперти. Боюсь даже представить, что может случиться дальше, – пробормотал Григорий Николаевич, опуская голову.

– Подождите. У нас есть транквилизаторы, у нас… – быстро заговорила Марина и осеклась.

Кошкин поднял руку, призывая к тишине.

– Ты не понимаешь, девочка моя. Шизофреники опасны для общества. Я лично расстрелял всех, кто сошел с ума в этом бункере. Теперь настала моя очередь. Не хочу, чтобы вы видели, как я превращаюсь либо в слабоумного старика, либо в бешеное чудовище. Вдруг я начну бросаться на людей? Или захочу кого-нибудь убить? Мне пора. Я четырнадцать лет управлял нашим убежищем, прожил долгую жизнь и добровольно с ней расстаюсь. Прощаться не стану. Ты откроешь мне гермозатвор, – буднично, словно речь шла об очередной вылазке, сказал начальник.

– Нет. Мы поможем вам, мы спасем вас! Будем всегда рядом, оградим, защитим! – с жаром заговорила Марина.

– Тихо. Прекрати. Ты же понимаешь, что первоочередная задача руководителя – выживание. Я хочу, чтобы бункер жил. Поэтому ухожу добровольно. Либо я стану опасен, либо впаду в маразм. Кормить живой труп, тратить драгоценные лекарства? Нет, это недопустимо. Тебе придется пристрелить меня, рано или поздно. Я хочу избавить тебя от этой неприятной обязанности, поэтому сейчас поднимаюсь на поверхность. Увидеть солнце. Мы все боялись его губительных лучей, прятались в темноте, зарывались в землю, как черви. Мне хочется уйти достойно. Тем более, что наш дом остается в надежных руках. Своим преемником я назначаю Андрея Паценкова. Пусть он держит номинальную власть. Реально же командовать этим бункером будешь ты. Помнишь, сколько я пытался вас свести вместе? Вышел бы отличный тандем и красивая пара. Но что не сбылось – то в прошлом. Документы заберешь себе. У меня никогда не было от тебя тайн, только ты знаешь все и даже немного больше. Но сейчас я должен тебе признаться. Уже год, как я перестал принимать пластохинон. Я хотел проверить, что станет со мной, если прекратить прием лекарства, и был готов