трудом рассеивая сумрак, чадила масляная лампа. Гигант ушел, но вместе с ним ушло и желание побродить без спроса по бывшему замку.

В миске обнаружились два больших желтых яблока, хлеб, кусок козьего сыра и кружка с молоком – тоже, несомненно, козьим. Что ж, могло быть и хуже. Вздохнув, Николас умылся ледяной водой из ведра, сел на жесткую постель и принялся за трапезу.

– А темнеет-то все раньше и раньше. Ночи долгие стали, светает поздненько. Нам оно никак не на руку – чем ночь длиннее, тем для нечисти раздолья больше. Не люблю зиму и темноту, люблю летние жаркие деньки. А ты?

– Угу.

– Что угу? Ты темноту, спрашиваю, любишь?

– Люблю.

– Вот те на… да за что же?

– А просто люблю.

– Эх, оно и видно по всему, что темная ты лошадка, Джок!

– А ты – трепло, – беззлобно огрызнулся белобрысый мечник, не поворачивая головы.

Проныра только вздохнул, скрывая досаду. Верно, гауптман его наказать решил, когда подсунул в пару этого молчуна. С одной стороны, конечно, надежный малый, а с другой – тоска смертная с ним, что в деле, что в гульбе. Ни слова лишку не скажет, а рот откроет – цедит по капле, словно вино из опустевшего бочонка.

Джока болтовня рыжего не развлекала, но и не раздражала особо. В сущности Проныру можно понять: скучновато по городу полдня шататься, просеивать сквозь мелкое сито дорожную пыль чужой болтовни, сплетен и базарных склок в надежде усмотреть на дне хоть единую золотую крупинку полезных сведений. И Девенпорт здраво рассудил, приставив к рыжему именно Джока, а не, скажем, Хряща. Уж эти двое уболтали бы друг друга до желудочных колик, да толку вышло бы чуть. А так – Проныра слушает внимательно, Джок тоже вроде как слушает, но при этом твердо знает: уши в его работе – не главное. Главное начнется, если напарничек что-нить важное узнает аль увидит. Вот тогда и он пригодится – либо следить, либо бежать, либо рубить.

– Темнеет, – вздохнул Проныра, – вот еще вдоль южной стены пройдем, и можно в трактир завалиться – там разговоров больше, а коситься на нас будут меньше. Из-за всего этого шума каждый с прищуром глядит, и связываться с ними…

– Тихо, – Джок неожиданно остановился. – Слышишь?

Напарник нахмурился и открыл было рот, но сказать ничего не успел – прямо на него из темной узкой расщелины подворотни вылетел растрепанный и грязный, как трубочист, мальчишка. Чудом избежав столкновения, Проныра крутнулся на месте и цепко ухватил пацана за ворот рубахи.

– А ну стоять, щеня! Летишь точно оглашенный!

– Ой, дядечка, пусти-и-и! – Мальчишка завертелся пойманной ящерицей, но рубаха была прочной, и оставить по примеру ящерицы в руке незнакомца «хвост» оторванного ворота никак не получилось.

– Ох, больно ты шустер, карапет! Не иначе обчистил кого? Ишь, под ноги кидается… А что, Джок, не сдать ли стражникам щенка?

– Да мне ж самому надо! – вдруг выпалил мальчишка, переставая вырываться. – Я ж к ним и бегу, дядечка! Мы ж там с Михелем в канаве такое… та-акое… Кнорр[54] пустили, а он под мосток… А там это! Михель в один проулок, я в другой… За стражей! Пусти, дя-а-адь!

Проныра переглянулся с северянином. Обоим было ясно, что парнишка изрядно напуган. И на обычные байки уличной шантрапы его лепет походил мало.

– А ну пошли, покажешь, чего там нашли.

– Дядь!

– Пошли-пошли, успеешь еще за стражей слетать. Мы вот и сами почти что стражники.

– Не брешешь? – Мальчишка глядел с недоверием, но в его вопросе, как ни странно, прозвучала надежда, и это уверило Джока, что паренек не врет.

– Не брешу, – отрезал Проныра. – И в словах моих сомневаться не советую, сопля. Веди давай. Сперва нам покажешь, может, вы там водосток за адову дыру приняли, так вам же тогда от нас меньше оплеух достанется, чем от стражников.

– Вот же… – Проныра выругался так длинно и смачно, что мальчишка, боязливо жмущийся в сторонке, рот разинул.

Джок промолчал, хотя сейчас, как никогда, хотелось поддержать приятеля крепким словцом. Находка в сточной канаве того