лишь смотрел.

— Почему?

Сколько ночей она пережила? Множество… и танцевала, всякий раз танцевала, потому что лишь в танце была способна забыть о пустоте внутри себя.

— Кем я был? Мальчишкой, который только-только научился ходить-в-Холмах? Мое имя ничего не значило, а ты… тебя желали многие. И ты многим отвечала.

В голосе его проскользнула ревность.

Неужели…

…Ги ревновал лишь поначалу. Зло. Отчаянно. С кровью соперника, со смертью его, на которую он заставлял Вельму смотреть. И ее это приводило в восторг. Нет, не сама смерть, но ревность. Виделось в ней доказательство истинной любви.

А потом Ги остыл.

Устал?

Или все, что случалось раньше, тоже было лишь игрой?

— Мне было одиноко.

Это не оправдание, это факт.

— Если бы я…

— Возможно, все было бы иначе, — ей нравилось так думать, и холод отступал. А может, его прогоняло тепло Меррека. — Но ты не подошел… и когда я… ты отправился следом.

— Да.

— Зачем?

— Я хотел убить человека. Сначала. Но потом подумал, что это тебя огорчит. И я решил подождать. Люди недолговечны. Он бы умер, а я… я нашел бы способ доказать, что достоин тебя.

Глупый мальчик, одурманенный мечтой. И Вельма понимает его лучше, чем кто бы то ни было. Разве она сама не такая? Ошиблась… и поплатилась.

— Я тебя поймала.

— Я позволил тебе это…

— Зачем?

— Чтобы стать ближе, — он наклонился и коснулся лба Вельмы горячими губами. Это был прощальный поцелуй, и от него почему-то стало горько-горько. Она бы заплакала, если бы умела плакать.

Нахлынуло вдруг.

Невозможное.

А если представить, если закрыть глаза и представить…

…тот танец на гаснущих углях, когда боль подстегивает, а рожденное волей королевы пламя согревает. Когда получается забыть обо всем, кроме лица того, кто решается выйти в круг.

И не имеют значения ни имя его, ни возраст, ни…

…его губы коснулись губ.

— Я тебя отпустила… — это признание далось нелегко. — Я сказала тому человеку, чтобы…

— Знаю.

— Когда…

— С самого начала, пожалуй… когда ко мне вернулась способность думать. Почему?

— Ги сказал, что от тебя больше проблем, чем пользы, и что есть покупатель, а я… не хотела. Все-таки мы были одной крови.

…это не жалость.

И не сочувствие, тогда в ней не осталось сочувствия, и ничего не осталось, но лишь желание сделать хоть что-то наперекор его воле.

— Спасибо, — в голосе Лиса слышится шелест осенней листвы. Не местной, нет, но той, которая осталась в прежнем мире.

Старый Свет.

Звонкая медь дубов. Серебро осин и сусальное золото хрупких берез. Запах дыма. Паутина, летящая по ветру… хрупкая