Струи воды хлестали, что плети, и это отрезвляло. Радовало злою радостью. Мэйнфорд вдохнул ледяной воздух, тело его изнывало от предвкушения. Тело его желало подняться в черно-красные небеса. И молнии притихли.

Сама буря попятилась.

Нет, она не испугалась. Стихии не свойственно испытывать страх. Скорее уж ей было любопытно взглянуть на безумца, которому вздумалось бросить вызов.

Буря позволила ему подняться.

Разомкнув веки туч, она выпялилась лунным глазом, желтушным, прорезанным трещинами. И загудели, приветствуя, ветра. А затем, повинуясь молчаливому приказу, вцепились в новую игрушку.

Зверь смеялся.

И смех этот был клекотом, а клекот прорывался и сквозь вой взбешенных ветров, и сквозь треск молний. Гром… небо кувыркалось, пытаясь стряхнуть Зверя, но теперь он был свободен.

В кои-то веки свободен.

Он слышал силу.

Он видел силу.

Вихри и протуберанцы, всех оттенков алого, перерождавшиеся в молнии. Белые ветряные нити, обманчиво хрупкие, тонкие, но способные на многое. Синих водяных змей, отяжелевших, медлительных и желавших одного — воссоединиться с материнской стихией.

Еще немного — и небеса разверзнутся.

Он видел и землю.

Внизу. Бурые и черные пятна, закрытые пока рты будущих провалов. И пятен становилось все больше. Земля отвечала огню и воде. Она спешила зарастить раны и в то же время сама готовила ямы ловушек. Под Друри-лейн, и под площадью, и почти весь Второй округ… часть кварталов Третьего…

Зверь зарычал.

Поначалу это было рыком, от которого вихри застыли, а протуберанцы почти погасли. На долю мгновенья всего, но и этого хватило.

Страж?

Наверное. Кровь и суть.

Рождение.

Молнии, перекрестившиеся на теле Мэйнфорда, принесли боль, а еще хмельную радость: он способен поглотить их силу, выпить до дна. И перенаправить.

Только не надо ярости.

Спеть.

Колыбельная для бури? Ему пригодилась бы свирель, а то у самого Мэйнфорда ни слуха, ни голоса.

Ничего.

Он все равно запел. Хрипло. Натужно. Вытягивая для этой песни силу. Теряя себя, пока вовсе не перестал существовать.

Остались лишь Зверь и буря.

Наедине друг с другом.

…Зверь пел о прошлых жизнях. О неволе. О смерти, которую принимал раз за разом.

…буря не жалела.

Почти.

…она тоже знавала клетки, пусть и сотворенные из скал и заклятий, но одинаково нерушимые. Она умирала, усмиренная, лишенная сил, чтобы возродиться в морских глубинах.

Зверь пел о тоске.

И буря подвывала. Она тоже была одинока.

…это было не колыбельной, но сказкой о том, что когда-нибудь, когда-нибудь и буря отыщет того, кто взглянет в чудовищное ее лицо без страха. И тогда увидит, осознает, что лицо это прекрасно.

Молнии ложились опавшими листами.

Утихали ветра.

И плети ливня рассыпались на бисер…