прошел много да топором намахался, зато удовольствие от бани получил. Казалось – только веки смежил, проснулся, а за оконцами сумрак, солнце садится. Спал бы еще, да шепоток по соседству разбудил. Голову повернул – на коленях в одной исподней рубахе перед образами Купава стоит. Прислушался Первуша, интересно услышать, о чем она Христа просит.

– Спасибо тебе, Боже, что молитвы мои услышал, человека прислал. Сделай так, чтобы остался он. Изнемогаю я. Есть все время хочется, и по хозяйству рук мужских не хватает. А еще страшно одной.

Первуша шевельнулся, сделал вид, что проснулся только что. Купава с колен вскочила, к лавке метнулась, поневу надела.

– Вот что, Купава, есть все равно нечего, лучины жечь – пустое. Давай спать, завтра у нас с тобой трудный день.

– Давай. Дядька, а как тебя звать?

– Не сказал я разве? Первуша именем.

– Спокойной ночи, Первуша.

На хуторе у бортника петуха нет, как и кур. Пропеть-прокукарекать некому, да уже выспались на славу оба к утренней заре. Только-только солнце над горизонтом показалось. Пока Купава сыто наводила, Первуша в тачку из амбара туески сносил. Вот ведь занятная вещь – туесок из бересты, не цельный, а мед не протекает нигде. Такое только хорошим мастерам доступно.

Оба по кружке сыта опростали. Хоть как-то подкрепились, все лучше, чем простую воду пить.

От хутора к деревне едва заметная тропинка ведет, уже травой поросла, видно, не хожена давно. Тачка тяжелая, за корни деревьев цепляется. Первуша осторожничал – не перевернуть бы. Большая часть пути по лесу шла. Уже потом на луг вышли, а избы вдали видны.

– Купава, ты же говорила – деревня. А это село. Маковку церкви видишь?

– Да какая разница?

– В селе церковь есть, а в деревне нет. И село больше, чем деревня.

К торгу сельскому селяне тянулись. Кому продать надобно было, кому обменять, кому купить. Самые лучшие места уже заняты, пристроились с краешку. Первуша ряды обошел, прицениться. Вернулся, а уже первый покупатель стоит:

– Почем туесок? Испробовать бы меду-то. Ковырну ножом?

– Ковырни, – кивнул Первуша.

Мужчина кончиком ножа мед поддел, в рот отправил.

– Хорош медок. Взял бы парочку, да денег нет. А натурой согласишься?

– Что предлагаешь?

– Масло льняное и конопляное.

– Тогда за один туесок два горшочка.

– Сладились. Сейчас обернусь.

Мужичок вернулся с четырьмя горшками, за ручки их нес. Довольный сделкой, подхватил два туеска. Когда покупатель ушел, Купава сказала:

– Не прогадал ты?

– Сама посуди. У тебя запасы большие, побыстрее распродать надо. Вскоре свежий мед накачают бортники, твой в цене упадет.

– Поняла.

Покупатели подходили, денег никто не давал, но обмен предлагали. До полудня все туески с медом обменяли на нужное – мешок муки, пусть и ржаной, не пшеничной. К нему пуд гречки и пуд гороха лущеного, а еще связку вяленой рыбки. Еще бы менять, а туески кончились. За мешок муки четыре туеска отдали. А тем, кто еще подходил, Первуша обещал завтра появиться. Как позже оказалось, опытные бортники, чтобы товар их в цене не падал, уже успели мед продать, запасов уже не было. Первуша и рад: конкурентов нет. Взгромоздил добычу на тачку – и в обратный путь. Мука да гречка с горохом тяжелые, на себе бы и не унес, тачка выручала. Все обменянное в амбаре сложили. Первуша распорядился:

– Твори тесто, каравай печь будем. Я пока за дровишками. Сумеешь?

– При тятеньке делала, смогу.

Первуша дров натаскал, а печь разгораться не хотела. При ежедневном использовании тяга есть, а сейчас все пылью покрылось. Со щепочек малых начинать пришлось, сухой мох подбрасывал. Но занялся огонь, затрещал. В избе сразу уютно сделалось. Как печь разгорелась, тепло от нее пошло. Купава ловко на деревянной лопате тесто в печь посадила. Потом гречи в чугунок насыпала, водой залила. Хлеб будет, а еще каша гречневая. По избе уже запах духовитый, хлебный пошел. У Купавы опыт чувствовался, хотя и мала. Тонкой заостренной палочкой в каравай ткнула.