стал, как делал обычно, писать любимой жене, рассудив, что в таком состоянии напишет что-нибудь эдакое, от чего Аликс будет переживать и волноваться…

Сон несколько развеял дурное расположение духа, и за завтраком Николай с удовольствием съел свой любимый свежевыпеченный калач, обильно прослоив его чухонским маслом. Горячий чай и пара папирос окончательно успокоили императора. Ему почему-то показалось, что сегодня случится именно та радость, которую предрекал ему старец Григорий. Ведь он точно сказал еще в начале лета, что до конца года его посетит нечаянная, нежданная радость. А вот какая – не сказал…

С ожиданием этой радости он вошел в штаб фронта. Эверт доложил о состоянии дел, о том, что германские войска оставили Поставы и вот-вот будут взяты Дуки. Командующий фронтом показал императору на карте, где именно находятся эти самые Поставы и эти самые Дуки, и сообщил о частях, продолжающих наступление.

Затем начались пространные рассуждения о «снарядном голоде, о слабой подготовке пополнений и нехватке всего, что потребно для наступления». От этого Николай заскучал так сильно, что с огромным трудом подавил зевок. Как же любят его генералы бесконечно жаловаться на трудности. Можно подумать, что они в траншеях сидят, мерзнут и кормят вшей… бр-р-р-р, какая мерзость! А ведь солдатики не жалуются, его солдатики держатся, а когда надо – умирают за Веру, Царя и Отечество. Вот с них бы брать пример этим генералам… А они все время жалуются. Все время, все время, все вре…

– Ваше величество, вам дурно?

Боже, он, оказывается, задремал! Николай встал, прошелся вдоль висящей на стене карты, улыбнулся смешному названию «Михалишки» и даже произнес его вслух, пробуя слово на вкус. Личный адъютант императора генерал Алексеев тут же предложил вести наступление именно на Михалишки, император благосклонно кивнул. Почему бы и нет? Может, именно наступление на эти Богом забытые Михалишки и будет той самой радостью? Или…

– Ваше величество, не прикажете ли подавать второй завтрак?

Он снова благосклонно кивнул. Действительно, есть уже хочется, и надо покушать поплотнее. Еще ведь нужно будет посетить войска…

Второй завтрак по заведенному раз и навсегда порядку был подан ровно в час дня. Николай с удовольствием отведал и осетрины, и зернистой икры, и отварной телятины, воздал должное жареной ветчине, любимым сосискам, залитым пикантным соусом, а также съел небольшую порцию драгомировской[70] каши. Флигель-адъютант Мордвинов льстиво заметил, что каша – прямо из солдатского котла. Этот намек на то, что император питается так же, как и его солдаты, Николаю понравился, и он пожелал сфотографироваться с миской каши в руках. Офицеры бросились искать фотографа, когда вдруг в комнату вбежал начальник связи. Он размахивал каким-то листом, задыхался и выглядел так, словно был близок к помешательству.

– Должно быть, ему сообщили, что он – в тягости, – пошутил генерал-адъютант Татищев[71] , намекая на приятно округлую фигуру связиста.

– А это, вероятно, рецепт, – засмеялся Николай, указывая на бумагу.

Все дружно подхватили смех, но тут связист все же опомнился, вытянулся во фрунт и доложил:

– Ваше императорское величество! Только что получена телеграмма от командующего второй армией генерала Смирнова[72]! На его участке из германских тылов прорвались наши войска, численностью до бригады! Вместе с ними вышел какой-то бронепоезд! Командовал этими войсками есаул Анненков! Они больше месяца совершали рейд по тылам противника и нанесли ему ряд поражений!

«Вот и она – радость, – разочарованно подумал Николай. – Хотя, конечно, неплохо, что этот есаул вывел столько войск, да еще и бронепоезд у немцев захватил. Нужно наградить и его, и прочих отличившихся. И, наверное, нужно сделать это лично…»

– Но самое поразительное, ваше величество… – полненький подполковник снова задохнулся, – эти войска доставили множество трофеев и троих пленников!

– Только троих? – удивленно спросил Эверт. – И об этом стоило сообщать отдельно?

«Да уж, три тысячи были бы намного лучше», – усмехнулся император про себя.

– Но зато, каких пленников! – отдышался начальник связи. – Это генералы Гинденбург, Людендорф и Эйхгорн!

Вот тут и штаб, и свита словно бы взорвались гулом, вопросами и восторгами. Татищев наклонился к монаршьему уху и негромко произнес:

– Вот, государь, и причина паники у германцев.

Уничтожены штабы армии и фронта…

«Ай да старец, ай да пророчец! – восхитился Николай. – Не обманул. Радость, да еще какая!»