Казаки ворвались в это вавилонское столпотворение точно обезумевшие волки в овчарню, разрывая и рубя всех напропалую. Саксонцы растерялись: уж кого-кого, а казаков здесь ожидали увидеть в самую последнюю очередь. Шашки и пики собирали свою страшную жатву, и лишь когда на земле валялась уже добрая сотня трупов, гренадеры наконец опомнились и начали оказывать сопротивление.

Хлопнуло несколько одиночных выстрелов, ахнул нестройный винтовочный залп, и сквозь казачий рев пробилась визгливая команда: «Bajonett auf!»[64]. На правом фланге от вагонов неожиданно врезал длинной очередью оживший пулемёт. Казаки подались назад, уходя от кинжального огня в реденькую рощицу.

Сняв первую жатву с немецкой беспечности и халатности, казаки имели все шансы умыться кровью, так как из самого Вильно на звуки выстрелов уже наверняка спешили подкрепления, а было их здесь по самым скромным оценкам никак не меньше пары полков.

Анненков только поднял к глазам бинокль, когда из-за поворота выползла змея бронепоезда. Головная платформа сразу засверкала вспышками пулемётных выстрелов, а из середины басовито ударила автоматическая пушка, и на позициях германцев разверзся настоящий ад. С одной бронеплатформы била поставленной «на картечь» шрапнелью трехдюймовка, и по всей привокзальной территории хлестали тугие облака тяжелых круглых пуль. Вторая пушка с максимальной скорострельностью молотила гранатами, разнося в пыль строения, вагоны, локомотивы, семафоры – словом все, до чего могла дотянуться прямой наводкой. К общему веселью добавился без малого десяток пулемётов, и германцам стало совсем нехорошо.

От глазастых казаков в небо взлетели три цветные ракеты: «Внимание! К немцам идет подкрепление!», а еще одна указала направление. Обе пушки тут же перенесли огонь, и над бегущими к станции фигурками в фельдграу распустились пухлые ватные облачка шрапнели. «Коса смерти»[65] принялась собирать свой страшный урожай…

Кто-то пытался поднять белый флаг, нацепив портянку на штык маузера, но на это просто не обратили внимания, вбивая «просвещённых» европейцев в так страстно желаемую ими русскую землю.

Внезапно грохот пушек и пулемётов стих, и казачьи сотни, чуть было не растерзанные германцами, начали обратно стягиваться к станции, где уже давно орудовали сводные диверсионные группы.

– Спасибо, Глеб, – Анненков тяжело сплюнул густую пыль, достал флягу и, прополоскав рот, снова сплюнул, а уж после жадно стал пить, проливая воду на китель. – Ух! – Он утёр рот и широко улыбнулся. – Вовремя ты подоспел…

– А чего в лоб-то попёрлись? – Штабс-капитан, стоявший у подножки вагона, окинул взглядом поле бойни.

– Так у нас один шанс был – шугануть их, и пока фрицы сопли собирают, тут уж вы и подойдёте и в тыл им врежете. А иначе они бы тут и бронепоезду козу устроили. Видишь, главный путь загородили?

– Да, пока их оттаскивали в сторону, много чего могли бы сделать, – Львов кивнул. – Тут их не меньше двух полков… было.

– Вашбродь, разрешите доложить! – Подъехавший сотник коротко отсалютовал командиру. – Погибших двенадцать нижних чинов и два урядника. Раненых тридцать пять, из них тяжело – двое.

– Раненых в госпиталь, убитых в мертвецкий вагон, и посмотри там, может, кого заменить, – Анненков посмотрел на солдат из взвода трофейщиков, шустро таскающих ящики с боеприпасами и ревизующих отбитые пулемёты, и покачал головой: – Глеб, мы с тобой породили монстров. Ты посмотри на этих боевых хомячков, они же сейчас начнут отрывать обшивку с вагонов.

– А вдруг пригодится? – Львов рассмеялся. – Нет уж, видели глазки, что покупали – теперь хоть ешьте, хоть повылазьте.