Очумевший от боли обер-лейтенант фон Раух судорожно кивнул.
– Карп, рот ему освободи и будь наготове.
Унтер-офицер кивнул, а Львов снова перешел на немецкий:
– Если попробуете кричать в расчете на легкую смерть, предупреждаю заранее: легко уйти у вас не получится. Заткнем рот, кастрируем, ослепим, отрежем язык и остальные пальцы на руках, и оставим. Всю жизнь будете жить во тьме и молча, мучаясь от собственного героизма. Это доступно?
Фон Раух снова кивнул.
– Тогда давайте быстро и четко: сколько человек в доме?
– Н-но я не знаю… О боже!.. Я правда, правда не знаю!!!
– Чапаев, отставить! Это я неправильно задал вопрос. Сколько гостей и хозяев в доме?
– Десять офицеров, четверо местных помещиков. Еще есть женщины…
– Это не интересно. По вашей оценке, количество слуг?
– Человек сорок, возможно, больше…
– Кто офицеры? Имена, звания, должности?
– Генерал-майор Ципсер, начальник штаба тридцать восьмого корпуса. Майоры Лампрехт и Пургольд – офицеры Генерального штаба[49]…
– А что они тут делают? Инспекция?
Несмотря на боль в обрубке правого мизинца, фон Раух очень удивился.
– Они – из штабов. Лампрехт – из нашего, пятой гвардейской, Пургольд – из штаба корпуса. Они…
– Ладно, это не так важно. Кто еще?
– Гауптман Закс и обер-лейтенант Ребер, адъютанты штаба корпуса. Оберст-лейтенант фон Фойербах – мой командир…
– Ваш, а еще чей? Ну?
– Четвертого гвардейского гренадерского полка.
– Так, дальше?
– Обер-лейтенант Шоппе и гауптман Кёстер – дежурные офицеры нашего штаба. И майор Крампе – дежурный офицер штаба корпуса. Все.
– Я умею считать до десяти. Кто десятый? Быстро!
– Я…
Львов хмыкнул и чуть заметно кивнул. Державший пленника унтер зажал ему рот рукой и, как учили, коротким рывком свернул шею.
– Вот что, мужики: нечего нам ждать. Аккурат но заходим в особняк, вяжем четверых офицеров, остальных – кончать. Штатских пока не трогать.
– Донесут, ваше благо… то есть, командир…
Львов усмехнулся:
– Ну, это – вряд ли… Пошли, обормоты, хрена ли расселись?
Полтора взвода почти бесшумно набежали на имение и просочились внутрь…
– …Оставьте меня! Я желаю говорить, и я буду говорить! – орал пьяный до невменяемости пан Туск. – Только в союзе с Польшей, Европ-па… пшепрашем… Европа может остановить это русское варравст… враварст… вар-вар-ство! Кто пьян? Я? Я не пьян! Я вполне твердо стою на ногах и даже могу танцевать поло-о-о-онез… А я буду танцевать! Кто посмеет остановить ясновельможного шляхтича, а? Вот то-то, господа офицеры! Ще кайзер не сгинел! За что?!
Последняя реплика относилась к бравому майору Пургольду, который дал в ясновельможную морду за оскорбление его величества. Туск упал и больше не вставал, но когда обеспокоенный Балицкий нагнулся над ясновельможным паном, выяснилось, что он банально заснул. Несколько дюжих слуг утащили его отсыпаться, в благодарность за что пан Туск основательно обмочил своих носильщиков вместе со своими штанами.
– Уф! – тяжело вздохнул старый Франц, когда пьяного унесли. – Извините, господин генерал, но он не отпускает жену в гости одну. Приходится терпеть…
– Ну что вы, что вы, дорогой мой, – Ципсер благосклонно улыбнулся и погладил по голове сидевшую рядом с ним Малгожату Туск. – Вам совершенно незачем извиняться: все радости жизни обязательно сопряжены с какими-то неприятностями. Вот, например, война – это, безусловно, неприятность, но если бы не война, я был бы лишен удовольствия познакомиться с вами и воспользоваться
