– Совсем дурак? Со своими, разумеется.
– Ну-у-у… – Львов хмыкнул. – А благодарность перед строем будет?
– Посмотрим по результатам, – без улыбки сказал Анненков.
– Сделаем…
– Ну, вот и хорошо. А я с тремя сотнями наведаюсь вот сюда…
Карандаш вывел тоненькую стрелку, упершуюся острием в надпись «Марцинканце»[31].
Анненков повел казаков к еврейскому местечку Марцинканце, где, по словам покойного гауптмана, располагался лагерь временного содержания русских военнопленных. Пройти сорок километров по лесу не очень сложно, если, конечно, вы к этому подготовлены. В противном случае, такая прогулка запомнится надолго.
Но для сибирских казаков литовские леса казались чем-то вроде парка или сада: сравнения с настоящим «лесом» – тайгой – они не выдерживали. Лиственные деревья, слабый подлесок, отсутствие звериных троп – что это за лес такой? Так, баловство…
Казаки двигались двумя большими группами сабель по двести. Каждая из групп шла с собственным охранением и передовыми дозорами, практически без связи с соседями. Но если есть карты и есть люди, умеющие их читать, то связь особо и не нужна. Пока бой не начнется. Но уж что-что, а звуки боя услышать можно издалека.
Анненков-Рябинин взглянул на свою трёхвёрстку[32] и тихо выругался: маршрут, проложенный по этой бледно-цветной карте, уже кончился. То есть кончился не сам переход, а карта. Вздохнув, есаул вытащил из планшета немецкую трофейную пятикилометровку. Пошевелил губами, переводя названия, затем достал из нагрудного кармана френча карандаш с серебряным защитным колпачком и прочертил направление. После чего вынул из того же планшета лист бумаги, перекинул обе ноги на одну сторону седла и принялся писать приказ второй группе, положив планшетку себе на колено. Подозвал к себе своего казака из наиболее сообразительных и приказал:
– Скачи-ка, братец, к подъесаулу Черняку да передай: выходить к Марцинканцам запрещаю впредь до моего первого выстрела. А вот здесь, – он протянул безусому приказному записку, – маршрут следования по квадратам трофейной карты. Все понял?
– Так точно, вашбродь, – выдохнул приказный, с восторгом глядя на своего командира. – Дозвольте скакать?
– Скачи, скачи, братец. Да поспеши.
Но дополнительно подгонять юного приказного не стоило. Семен Гулыга, восемнадцати годов от роду, обожал своего есаула – настоящего лихого казака – и всеми силами старался как можно больше на него походить. Он так же, как и Анненков, отчаянно лез в немецкие окопы, ходил за линию фронта – за винтовками и за славой, и достаточно быстро снискал себе славу безрассудного удальца. А подглядев как-то за утренней разминкой своего кумира, Гулыга постарался запомнить его странные движения и теперь с упрямством фанатика каждый день изгибался, прыгал или замирал в невероятных позах.
…Он гнал коня так, что, казалось, еще немного – и конь взлетит и помчится по низким облакам.
Анненков отвел на доставку сообщения час, но он сильно недооценил юного приказного: Черняк читал распоряжение командира ровно через тридцать восемь минут.
– Принимай вправо! – рыкнул подъесаул, ознакомившись с новыми вводными. – Сворачивай к ручью: руслом пойдем. И шевелись, станичники! Чай, не померли, чтобы так копаться.
На маленькое местечко Марцинканце опустился вечер, и суета дня замерла вместе с отгорающей зарей. Стихла брань соседок, шумные непоседы-дети разбежались по домам, маленькое стадо уже вернулось в стойла. Замерцали в мутных стеклах окошек огоньки, но скоро погасли и они, погружая Марцинканце в дремоту. Лишь трактир продолжал жить своей буйной, неумолчной жизнью, особенно теперь, когда рядом с местечком расположился батальон ландвера, охранявший сляпанный на скорую руку лагерь военнопленных.
Немецкие солдаты толпами валили в маленький трактир, желая съесть что-то, отличное от опостылевшего солдатского котла, залить тоску по дому скверной водкой, да и просто почувствовать себя немножко не в армии. Трактирщик – старый пейсатый еврей с висящим сизым носом – сбивался с ног, спеша обслужить нахлынувших новых посетителей. Его расплывшаяся жена уже не справлялась одна на кухне и взяла себе в помощь одну литовку и одну польку, но все равно – заказов было слишком много, так что она предвкушала очередную ссору с мужем, когда придет время требовать третью помощницу. От этих размышлений говядина у нее получалась жесткой, рыба – пересоленной, а фаршмак – жидковатым. Только куры выходили из-под ее рук на загляденье: нежные, лоснящиеся жирком, сияющие золотистой хрусткой корочкой…
Именно такую курицу и заказал себе оберст-лейтенант[33] Шумахер, командовавший батальоном и бывший по совместительству комендантом VK-GL–VIB[34]. Он уселся за относительно чистый стол – «только для господ офицеров, никого таки больше сюда не пускаем!», с чувством выпил рюмку сладкого
