– И почему ты такой обаятельный? – сотрясаю воздух по дороге обратно.

– Долгие годы тренировок и самоистязаний обязательно дают результат, – неожиданно отвечает он.

– Каких самоистязаний? – поражаюсь я.

– А ты как думала? Я таким не родился. Чтобы быть в ваших глазах обаятельным, пришлось многое в себе ломать. Перешагнуть через родовую и видовую гордыню, снобизм, высокомерие. Заставить себя видеть в вас личность – в каждом встречном, заставить себя забыть, что вы просто еда, научиться понимать ваши интересы и принимать ваши жизненные ценности. Это далось мне совсем не просто. А теперь – да, большинство вопросов я решаю улыбкой, а не ментальным приказом.

– Но зачем? В смысле: зачем тебе было это надо – себя ломать?

– Трудно объяснить в двух словах. Скажем так: я отчетливо увидел, каким я НЕ хочу стать, хотя у меня есть все шансы. И попытался от этого уйти. Увы, получилось не все. Но что-то все-таки получилось.

– Ты самый лучший!

– Не все с тобой согласятся. Но слышать приятно. А теперь я пойду, принесу твою верхнюю одежду, а ты пока переодевайся. – Он завел меня в палату и попытался покинуть.

– Погоди! Мне не во что переодеться, меня же среди ночи привезли, я уже в ночнушке была.

– Я ж тебе все принес. Лежит на стуле. Даже не заметила?

– Ой, – на стуле действительно лежал сверток.

– В твоих вещах рыться не стал, хотя с базы чемодан забрал, он сейчас в машине. Просто купил все в ближайшем магазине. До дома доехать можно, а там… не понравятся – выкинешь.

Вот что-то не думала я, что стану выкидывать купленные им вещи, но сообщать ему об этом не стала. Едва за Анхеном закрылась дверь, вытряхнула все на кровать, принялась изучать. Белье обычное, простенькое. Н-да, не такое возлюбленным дарят. Но это, видать, подчеркнуто без намеков. «Чистое», что та лилия. А вот размер вполне мой, глазомер хороший. Бежевый свитер, однотонный, гладкой вязки. И… брюки. Нет, они, конечно, женские, но вот только сразу вспомнилась наша школьная директриса, которая очень любила строить нас по поводу одежды. Длинные тирады о том, что приличные девы носят только юбки, вся школа помнила наизусть. А уж фраза о том, что на деву в брюках ни один вампир не взглянет, слетала с ее языка столь часто, что стала притчей во языцех. А тут вот… так. Не то директриса у нас ничего не понимала в вампирах, не то на меня кто-то глядеть не хочет.

Впрочем, взгляд, брошенный им на меня по возвращении, все вопросы снял мгновенно. Хотя, понятно, по-любому лучше, чем в ночнушке. Надела принесенные им сапоги, застегнула куртку.

– Вещи все собрала? Идем.

Протянула ему свой жалкий пакетик, забрала цветы из вазы.

– А разве не надо с врачом пообщаться?

– Я уже пообщался. И попрощался. У них и без тебя дел по горло, все будут только рады, если мы как можно быстрее их покинем.

И вновь я сижу в его машине, и она взмывает все выше, выше. А мне уже не страшно, я только смеюсь радостно. Мне ничего не страшно, когда я с ним! И мы несемся над снегами, городами, дорогами. Я не смотрю вниз, я смотрю только на него. И понимаю, что люблю его. Люблю, люблю, люблю!

Мы приземляемся на крыше моего дома. Я смотрю на нее и не верю. Вот что, он сейчас высадит меня из машины – и все? Все кончится?

– Не грусти. Я все еще с тобой. – Он открывает двери, выходит сам, помогает вылезти мне. Достает мой чемодан из багажника. – Идем, поздороваюсь с родителями.

Он спускается со мной на второй этаж, доводит до двери и уже тянет руку к звонку. Затем чуть качает головой, опускает руку и прижимает меня к стене.

– Дай хоть поцелую напоследок.

Мы целуемся. Целуемся так долго, что не хватает дыхания, но все не можем оторваться – он от меня, я от него.

– Мне надо идти. – Он все же отстранился.

– Ой! Цветы помялись, – конечно, я же держала их в руках, но разве о цветах я думала при поцелуе? Несколько лепестков, отломившись, упали на пол.

– Как я и говорил: хрупкость и быстротечность. – Анхен нагибается, подбирает лепестки и кладет мне их на ладошку.

– А цвет?