Все смотрели на большие настенные часы. Папа расхаживал из угла в угол, мама прижала руки к груди, молясь о чуде, как недавно молилась и я. Я толкнула заднюю дверь и рухнула к их ногам, на колени, задыхаясь, плача, не в силах не то что вымолвить слово – дышать. Я даже толком ничего вокруг себя не видела, так кружилась голова.

Потом я подняла взгляд.

Минутная стрелка только что отметила первую минуту двенадцатого.

В отчаянии я оглянулась на Мэри Мэй – говорить все еще не могла, пыталась отдышаться.

– Одиннадцать ноль одна, – произнесла она.

Мама и папа оба вскрикнули – от гнева, от несправедливости.

И вдруг ожили часы на ее руке, подали сигнал. Она в растерянности поднесла их в глазам, вгляделась в циферблат. Вот как: наши часы чуть-чуть спешат. Разумеется, комендантский час настает по часам надзирательницы. Мама и папа тоже это сообразили, замерли, смотрят на Мэри Мэй, дожидаясь от нее подтверждения.

И я смотрю на нее с пола, снизу вверх, меня вдруг разобрал смех. От смеха болят зашибленные Логаном ребра, но почему-то боль только провоцирует смех. Я легла на пол и смеюсь, держась за бока, голова в крови, руки и ноги исцарапаны, иссечены, я смеюсь как безумная и не могу остановиться.

Успела.

Всех обошла.

Мобильный зазвонил в четыре утра, вырвав меня из кошмара. Мне снилось, будто я нахожусь в помещении для зрителей, а в камере Клеймения – Кэррик, уже привязанный к креслу. Ему не дали обезболивающее, он кричит, лицо его искажено мукой, но я не слышу крика, я только вижу его лицо, – наверное, это потому, что я никогда не слышала его голоса. Никогда не слышала. Я прижимаю ладони к стеклу. Рядом с Кэрриком в камере Клеймения вместо Тины, Джун, Барка и Фунара вчерашние Логан, Наташа, Гэвин и Колин.

– Ты кое-что утаила от меня, – слышу я в трубке голос Пиа. Низкий, настойчивый голос, не привычное ее чириканье в эфире, так что я не сразу поняла, что происходит, не сразу преодолела разрыв между явью и сном.

– Утаила? Что?

– Твоих родных вывели перед пятым Клеймом, но там еще кое-кто оставался. И он видел, что произошло. Верно?

И тут я разом проснулась. Села в постели, охнула от боли: здорово же меня Логан пнул.

– Что с тобой?

На миг я прикрыла глаза, сделала глубокий вдох, дожидаясь, чтобы прошло головокружение.

– Селестина!

– Тут я, тут.

– Мне известно, что ты спрашивала в замке также и мистера Берри.

Что-то она разнюхала.

– Это мой адвокат. Мне нужен его совет по моему делу.

– За последние дни ты оставила на его автоответчике семь срочных сообщений. Почему?

Я замерла. Как она это разнюхала?

– Мистер Берри присутствовал при Клеймении? – торопливо, настойчиво продолжает она. – Он все видел?

Как поступить? Я не уверена, что с Пиа стоит делиться. Не уверена, можно ли ей доверять.

– Кто там с вами?

– Никого. – Судя по звуку, она перемещается с места на место, что-то щелкает в телефоне, иногда голос исчезает. – Честное слово, Селестина, только я. Поверь мне.

Мурашки бегут по коже. Решающий момент: пан или пропал, если я доверюсь, а она мне лжет, я подвергну мистера Берри серьезной опасности. А после вчерашнего я вообще-то не верю никому. Но если я останусь одна, то кто же мне поможет справиться со всем этим?

– Пиа, я не готова играть по вашим правилам, – говорю я. – Мне нужно знать, зачем вы об этом спрашиваете.

Она что-то ответила, но я не разобрала.

– Что? Пиа, где вы? Связь очень плохая.

– Не важно. Думай, Селестина, думай. Ты что-то скрываешь от меня, а мне нужно это знать.

Как мне все это надоело! Каждый норовит что-то урвать от меня.