Я съежилась, прячась от них.

– Нет! Пожалуйста, не надо!

Кто-то оттолкнул меня от стены, расстегнул сзади молнию на платье. Я задергалась, но Наташа крепко держала меня. Я чувствовала ее хваткие ладошки на моих руках. Впилась ногтями мне в кожу.

Платье упало к моим ногам. Я стояла посреди сарая в лифчике и трусах. Я снова заплакала. Спрятаться негде.

– О’кей, мы это сделали! – поспешно сказала Колин. – А теперь пошли.

Кто-то присвистнул.

– Заткись, Гэвин, она – Заклейменная. Дерьмо.

– А по мне, так просто девчонка в трусиках.

– Ты на шрамы погляди, – где-то у моего лица проговорила Наташа. Изучает тот, который на груди. Я с трудом сглотнула. Хотелось скрестить ноги, обхватить себя руками, как-то укрыться.

Гэвин и Наташа обсуждали меня так, словно я не могла их слышать. Логан ни слова не произнес, и это меня особенно пугало. Изучали шрамы, приподняли мою руку, потом ногу. Мешок с головы пока не снимали. Не хотят видеть, что у тела есть голова, есть душа.

– Не хочешь посмотреть, Колин? – заговорил наконец Логан. – Впрочем, ты это уже видела дома.

– Отвратительно. Я ухожу, – сказала Колин. Дверь открылась, пахнуло свежим воздухом, я услышала шаги Колин – прочь от сарая.

Оставила меня наедине с этими. Дрожь сотрясала все тело. Мне страшно и холодно.

Потом, задним числом, я сообразила, как следовало поступить. Нужно было драться, кричать, попытаться сбежать, но я словно примерзла к полу. Они били в одну точку: знали, как больнее всего меня унизить, как я стесняюсь своего тела. Я не хотела, чтобы меня кто-то увидел, вообще никто, и вот я стою почти что раздетая, а трое, кого я считала будущими друзьями, светят фонарями и рассматривают такие уголки моего тела, на которые я и сама не решалась взглянуть. Сквозь мешковину я вижу вспышки: они фотографируют шрамы и мало ли что еще. Обсуждают между собой, словно меня тут и нет, какая у меня скверная кожа, фу! Они ведь разошлют фотки другим ребятам из школы. Глядишь, и на первую полосу, в очередную статью Пиа попадет.

Кто-то обходит меня со спины. Шаги легкие, должно быть, Наташа.

И вдруг она резко выдыхает.

– О боже! – говорит Наташа. – Вы на копчик ее посмотрите. Идите сюда.

Они толкаются у меня за спиной, мешая друг другу.

– Ого! – восклицает Гэвин. – Черт, на этот раз ей было здорово больно. Видите, он не такой аккуратный, как прочие. Постойте, сколько же их всего?

Они пересчитываю шрамы, пересчитывают мои пороки.

– Шесть? – изумленно переспрашивает Логан. – Но говорили только о пяти.

– Пять – и так больше, чем у всех, – напоминает Гэвин.

– Три – самое большее, что было, – поправляет его Наташа. – А у нее шесть. – Ее голос вдруг упал до шепота. – Наверное, нам не полагалось об этом знать. – Она, похоже, занервничала.

Настроение ребят заметно переменилось. Я чувствую, они вовсе не получают от своей затеи того удовольствия, на которое рассчитывали. Им стало неловко. Реальность оказалась вовсе не такой, как они ожидали. Мои шрамы – следы боли. А боль в теории и на практике – очень разные вещи. Кажется, их это отрезвило. Эта мысль вернула мне силы. Я прошла через такое, о чем они и думать боятся, они притащили меня сюда, чтобы поиграться со своими страхами. Проникнуться ими. Понять. Возвыситься над страхом. Посмеяться над ним. А я – я этот ужас пережила. Моя очень реальная трагедия – вот что пугает их. Мне же она придает силы.

– Который час? – спросила я. Надежда еще жива.

– Успеешь добраться домой, не боись, – говорит Наташа, стараясь казаться крутой, но страх слышен в ее голосе. – Ладно, с меня уже и хмель соскочил. Что-то скучновато. Жрать хотите?

– Ага! – отвечает Гэвин так поспешно, что я чуть не ухмыляюсь, благо лицо скрыто мешком.

– Логан, едем? – окликает Наташа заводилу.

– Идите, я за вами.

Я чувствую: эти двое не уверены, боятся оставить нас наедине.

– Да идите же! – повторяет Логан, ему не терпится заполучить меня в полное свое распоряжение.