Это я-то, всегда такая уверенная. Черное и белое расплываются грязным серым пятном.

Я озираюсь в поисках Арта: хотя мы только что расстались, он в своей шапочке-маске оставался снаружи, я надеялась, что он просочится и сюда вместе с публикой. Глянув в дальний конец зала, я с трудом поверила своим глазам: там стоял Кэррик, кепка низко надвинута на лоб, руки сложил на груди, плечи задрал, точно он страж у двери. Мы встретились взглядами, но не подали виду. Он даже и стоит сзади, среди Заклейменных, словно один из них. Я очень тронута, я чуть не плачу от того, что он пришел сюда. Сам ли он так решил или его заставили смотреть, как меня будут судить, ведь заставили же они нас слушать вопли того мужчины, когда ему выжигали Клеймо? А если заставили, то, значит, ему таким образом хотят преподать еще один урок. Либо он пришел поддержать меня, либо его мной запугивают.

Дедушка широко улыбается, показывает мне оба больших пальца. Рядом с ним сидит Джунипер – съежившаяся, в смертельном страхе. Она попыталась улыбнуться, и я обрадовалась, я больше не думаю, что сестра, быть может, стыдится меня.

В начале суд заслушал первого свидетеля характера, Марлену, мы дружили с восьми лет. Она нервничала, но осталась мне верна, приводила примеры того, как я всегда старалась соблюдать правила даже рядом с людьми, которые их нарушали. Мне кажется, она хорошо меня подала: я и логичная, и преданная друзьям, веселая, но всегда поступаю правильно. Впервые за два дня я вновь узнаю себя в описании со стороны, и тем лучше, если для своего возраста я выгляжу малость занудой.

– Мисс Понта, считаете ли вы, что Селестина Норт порочна и заслуживает Клейма? – спрашивает Боско.

Марлена оглядывается на меня, смаргивает слезы и говорит убежденно:

– Нет, ни в коем случае!

– Благодарю вас, мисс Понта.

Отец высказался за них обоих, за себя и за маму, рассказал, как приводил меня еще маленькую к себе на работу и как меня силой выдворили из редакционной, потому что мне требовался идеал, и я указывала взрослым на малейшие ошибки и нестыковки.

– Селестина очень логична. Она – математик, у нее лучшие оценки в классе, она собирается учиться на математическом факультете, и декабрьские тесты показали, что она наберет проходной балл с большим запасом. Она очень талантливая девушка, такой дочерью можно только гордиться. И она любит, чтобы все вещи были на своих местах, она решает проблемы, задачи, применяя правила и теоремы. Правила для нее – главное.

Я улыбаюсь папе. Я снова себя узнаю.

Судья Санчес внимательно смотрит на отца, яркая помада отчетливо проступает у нее на губах, как-то подловато она глядит.

– Понятно, мистер Норт, но мы можем вспомнить слова Капланского о математиках: «Самый интересный момент для них не тот, когда удается что-то доказать, а тот, когда удается найти новые правила». Математика опирается на фундаментальные аксиомы, но применяются они самыми разными способами и порождают множество абстрактных теорий. У вашей дочери ум такого склада, мистер Норт? Склонный создавать новые теории, новые понятия, рисковать, действовать вопреки?

Отец раздумывает, присматриваясь ко мне.

– Нет, – говорит он и делает паузу. – Я бы не сказал, что Селестина склонна действовать вопреки. Нет, она всегда в согласии с собой.

Я понимаю, что он пытается мне сказать. В нынешних обстоятельствах я тоже должна быть в согласии с собой. Я никогда не поступала вопреки своим убеждениям. Он советует мне слушаться сердца.

Судья Санчес улыбается, она услышала то же, что и я.

– А нынешние события, мистер Норт? – медоточиво уточняет она. – Детки, бывает, застают нас врасплох. И когда только успевают перемениться?

Отец смотрит на меня, смотрит так, словно видит впервые. Что-то он скажет?

Боско вмешивается, недовольный:

– Мистер Норт, судья Санчес хочет знать ваше мнение: характер вашей дочери Селестины Норт порочен?

Отец разворачивается к нему.

– Нет, сэр. Моя дочь ни в коем случае не порочна, – чеканит он, с трудом сдерживая гнев. Я вижу, он готов броситься на первого, кто подвернется, ударить его, завопить в голос.

– Благодарю вас, мистер Норт.

Затем для Фионы и Маргарет наступает вожделенный момент славы. Когда я слушаю их показания, мне кажется, они говорят о ком-то другом, не обо мне. Я так храбро поступить не смогла бы. И еще мне кажется, будто я слушаю клоунов, чья речь лишена