Мусагирова, тут все намного сложнее. Не будь этого конфликта, их бы все равно сломали – под любым предлогом. Докопались бы до камня, например, почему у вас волк на шевроне, живое нельзя. И объявили бы предателями.
Потому что те, кого они привели к власти – своей кровью и своими жизнями, – начали строить государство. Не менее несправедливое, чем русское. И первыми, от кого они должны были избавиться, – это те, кто помог им прийти к власти. Потому что они опасны, потому что они имеют заслуги и имеют право судить. И могут точно так же привести к власти других. А это никому не надо.
Вот за что Абу Салеху и отрубили голову на площади. Только за это.
Война не закончилась – он закончил ее. Он просто пасет овец, не желая иметь с этим ничего общего. Он достаточно сделал на пути Аллаха – но как оказалось, не приблизился к нему ни на шаг. Возможно, отшельничество и аскетизм помогут…
Туча начала рассеиваться – и в серой дымке он заметил белую букашку, двигающуюся по дороге. Это был джип.
Наверное, это была воля Аллаха. Потому что ничем другим это объяснить было нельзя.
Джип – это был «Порш Кайенн» – сломался. Понятное дело – машина совсем не для этих гор, и совсем не для гор вообще. До нее было больше километра, и он наблюдал за ней, пытаясь просохнуть, – хоть какое-то развлечение. Те, кто приехал, чинили машину, а потом со стороны села появился «Мицубиси Паджеро», из него вышел сухой высокий человек в чем-то наподобие военной формы. Магомеду он показался знакомым, он достал винтовку, которая лежала под буркой (от сырости), чтобы посмотреть. А когда увидел – чуть не нажал на спуск.
Он узнал того высокого. А посмотрев на второго – вспомнил и его.
Овец он загнал в кошару. Собака позаботится о них, а у него есть дела и поважнее…
Ночное аварское село – это не просто населенный пункт. Аварское село в этих местах – это настоящий лабиринт, состоящий из домов, башен, улиц, уходящих в гору под углом в сорок пять градусов и превращающихся во время дождей в реки, которые не перейти вброд. Но здесь он был дома – он знал все это. В точно таком же селе он играл в детстве.
Пока машину ремонтировали, он проделал по горам больше трех километров – бегом. И когда машины въехали в село, он уже был на позиции и видел, в какой дом вошли люди (на машине к нему было не подъехать). И когда настало время намаза, он, попросив прощения у Аллаха, бросился вниз, ежесекундно рискуя свернуть себе шею…
Подобраться к нужному дому было не так сложно, если быть своим. Дома в дагестанских деревнях не обносились забором, потому что стройматериала не хватало и на сам дом. А двор одного дома чаще всего был крышей того, что расположен ниже по склону. Без винтовки, с одним только ножом, он перебирался от дома к дому, прислушиваясь, присматриваясь. Вот и нужный. В нем, как и положено по местной традиции, бревна, на которых держалась конструкция, выступали на улицу, это надо было для того, чтобы через них отводилась скапливающаяся влага. По ним также можно было лазать – он в несколько секунд забросил себя на крышу, подполз к ее краю. Были слышны голоса. Магомед прислушался. От того, что он услышал, от ярости темнело в глазах.
–
Он знал голоса обоих говорящих – слышал, и не раз. Один из них – тот самый турецкий офицер из лагеря, который узнавал у него, хорошо ли он знает Москву и есть ли у него, где там укрыться. Второй – это кадий Аль-Саед, специальный помощник Верховного кадия Исламского виляйята Дагестан. Он учился в университете Аль-Азхар в Египте и много выступал по телевизору и на митингах, с гневом обрушиваясь на всяческие проявления куфара. Магомед знал его, потому что кадий аль-Саед при Высшем шариатском суде исполнял роль кого-то вроде военного прокурора, занимаясь «нравственностью» в рядах армии и спецслужб вилайята. Его боялись даже амиры, потому что никто не знал, на кого следующий раз падет гневный взор главного исламского инквизитора…
–
Значит, не все отказались от бесплатной квартиры для мухаджиров в исламском жилом комплексе. Этому цена оказалась не квартира, а целая вилла.
–
Так вот где они его завербовали.
–
