Слова были написаны тем же небрежным почерком. Вот только я безо всяких алхимических изысканий могла сказать, что вместо чернил использовали кровь. Впрочем, выяснить это в любом случае уже не удастся: стоило мне прочесть, как карта и конверт обратились в пепел, который я брезгливо стряхнула с перчаток.

– Никакой оригинальности.

– Ты о чем?

– О рассыпающихся письмах, разумеется. Их было два.

Анри резко развернул меня лицом к себе.

– Когда ты получила первое?

– За пару дней до бала, на котором вы обманом вынудили меня стать вашей женой.

Уголок его губ едва уловимо дернулся:

– Я никогда тебе не лгал. Ты уже была моей женой, оставалась только одна небольшая формальность.

Формальность? Вот, значит, как.

– Правды вы мне тоже не говорили, – я вырвалась и отступила. – Зачем я вам, Анри? Вы знаете, что это за печать, верно?

Глаза его потемнели – верный признак раздражения. Если он сейчас скажет: «Вы мне интересны», – я утоплю его в Бельте.

– Наши родители заключили договор, который мне ничто не мешало расторгнуть. Но потом я увидел тебя и понял…

Я закатила глаза. Вот сейчас он заявит, что влюбился, очарован, сражен – нужное подчеркнуть – а меня стошнит. Ничего, здешним улицам хуже не станет.

– …что с тобой никогда не будет скучно.

Гм.

– Хорошенький повод сломать мне жизнь.

– Ты не выглядишь поломанной, – он критически оглядел меня со всех сторон. – И даже погнутой слегка.

– Для вас это шутки? Вы должны были меня спросить! А в идеале – начать ухаживать, как любой достойный джентльмен.

– Тереза, я хотел жениться задолго до того, как мои кости истлеют в сырой земле.

– Разумеется! Вы же привыкли сразу брать и ничего не давать взамен.

– Так уж и ничего?

Щеки вспыхнули, я указала ему в сторону Мортенхэйма.

– Там вся моя жизнь. Хорошая ли, плохая, скучная, грустная или веселая, но моя. Вы выдернули меня из нее просто потому, что вам так захотелось. И надеетесь, что я стану вас уважать?

– Полукруг с лучами – печать человека, с которым мне приходится вести дела. Семейная… или правильнее будет сказать, клановая.

Я, уже набравшая в грудь побольше воздуха, чтобы высказать все, что о нем думаю, осеклась. Прищурившись, Анри смотрел через мое плечо – туда, где в собственном свете купался Миланейский собор. На небе стягивались редкие кудри низких облаков, края которых казались нарисованными из-за сияющей солнечной каймы.

– У него есть сын, которого раздражает сам факт моего существования. Этот малый не совсем в себе.

С губ сорвался недоверчивый смешок. Не совсем в себе? Да чтобы прислать такое, нужно быть совсем не в себе. Сын его делового партнера настолько тронулся умом, что шлет мне письма с грязными намеками?

– Хотите сказать, меня преследуют из-за вас? Он не в себе, но до сих пор на свободе?

Ненормальным в наше время быть страшнее, чем женщиной в Энгерии. Истории о клиниках для душевнобольных чудовищнее самых изощренных бульварных ужасов, причем в отличие от последних, ужасы там творятся реальные. Не думаю, что в Вэлее дела обстоят иначе.

– Он – псих, но псих продуманный. Его отец очень влиятельный человек, а Эрик – его единственный сын. И наследник.

Так вот как зовут моего ненормального поклонника. Миленько.

– Не переживай, он тебя больше не побеспокоит.

Колесо проезжавшей мимо телеги попало в выбоину, брызнула грязь. Извозчик разразился руганью. Я даже покраснеть забыла – не отрываясь, смотрела на Анри. Лицо его напоминало маску, отстраненное и жестокое, точно выточенное из камня: холодные глаза, уголки губ опущены. Неожиданно он перевел взгляд на меня – тяжелый, невыносимый, от которого кровь в жилах стынет.

– Надеюсь, я удовлетворил твое любопытство. А теперь давай вернемся домой.

О том, чтобы подняться в спальню, и речи не шло. После ужина я сбежала в гостиную: если понадобится, буду сидеть здесь до тех пор, пока его время не кончится. На улице было проще. По крайней мере, там я отвлеклась на