Или нет? Тут он понял, что сладить со мной проще, если зайти мне за спину, но я

предугадал его маневр и внезапно пихнул его мечом в колено, прямо повыше его ботфорт,

и он опрокинулся навзничь, завопив от боли. С этим воплем боли и унижения он поднялся

на ноги, подхлестнутый, наверное, возмущением от того, что победа не дается ему легко,

и лягнулся здоровой ногой.

Я перехватил ее свободной рукой и, по мере сил, придал вращение, и этого

оказалось достаточно, чтобы враг крутанулся и плюхнулся лицом в грязь.

Он попытался откатиться в сторону, но то ли замешкался, то ли был слишком

обескуражен, и я ткнул мечом вниз, целясь сквозь его ляжку прямо в землю, и пригвоздил

его. Я получил опору и, держась за меч, как за рычаг, выдернул себя из трясины, оставив

в ней и второй сапог.

Он орал и извивался, но не мог двинуться с места — мой меч прочно держал его.

Моя тяжесть, пока я давил на меч и выбирался из трясины, была для противника

непереносима — он визжал от боли и закатывал глаза под лоб. Но, несмотря на это, он

дико хлестнул саблей, и я оказался обезоружен, так что когда я шлепнулся на него, как

неудачно брошенная на землю рыба, его клинок поранил мне шею, и я ощутил, как по

коже полилась теплая кровь.

Руки наши сцепились, и мы стали яростно бороться за его саблю. Мы хрипели,

ругались и дрались, и вдруг я услышал что-то за спиной — звук шагов. Голоса. Кто-то

говорил по-немецки. Я выругался.

- Нет, — сказал чей-то голос, и я понял, что это произнес я.

Он тоже слышал.

- Ты опоздал, Кенуэй, — прорычал он.

Топот за спиной. Дождь. Мои крики:

- Нет, нет, нет! — как будто кто-то посторонний говорил по-английски.

- Эй, вы! А ну, хватит!

Я вывернулся от Остроухого, оставив его вхолостую кувыркаться в грязи, привел

себя в вертикальное положение, не обращая внимания на его хриплый, с перебоями, смех,

увидел сквозь туман и дождь приближавшихся солдат, попытался выпрямиться в полный

рост и сказал:

- Я Хэйтем Кенуэй, помощник подполковника Эдварда Брэддока. Я требую, чтобы

этого человека отдали в мое распоряжение.

Следом раздался смех, и я не вполне разобрал, смеялся ли это Остроухий, все еще

пришпиленный к земле, или кто-то из небольшого отряда солдат, материализовавшегося

передо мной, как призраки, рожденные полем боя. Я успел заметить, что у командира

были усы, мокрые и грязные, и двубортная куртка с промокшей тесьмой некогда

золотистого цвета. Я увидел, как он махнул чем-то — что-то мелькнуло у меня перед

глазами — и за мгновение до того, как все кончилось, я понял, что он ударяет меня

эфесом сабли, и потерял сознание.

2

Они не предают смерти людей, упавших в обморок. Это было бы не благородно.

Даже для армии под командованием подполковника Эдварда Брэддока.

И поэтому следующее, что я ощутил, была холодная вода, плеснувшая мне в лицо,

хотя… может быть, это была растопыренная ладонь? Во всяком случае, меня без

церемоний выдернули из забытья, и некоторое время я пытался сообразить кто я и где я…

Зачем колышется удавка надо мной,

И руки связаны веревкой за спиной.

Я был на правом конце помоста. Левее меня были еще четыре человека, как и я, с

накинутыми на шею петлями. Пока я осматривался, крайний слева человек дернулся и

стал извиваться, пиная ногами пустоту.

Впереди взвился судорожный вздох, и я понял, что у нас есть зрители. Мы теперь

были не на поле сражения, а на небольшом выгоне, где собрались солдаты. На них были

мундиры британской армии и медвежьи шапки гвардейцев Колдстрим, а лица были

пепельные. Они находились здесь по приказу, это было ясно, вынужденные наблюдать,

как крайний бедолага содрогался в последних муках, как открылся его рот, как выдавился

сквозь зубы кончик языка, искусанного и кровавого, и как судорожно двигалась у него

челюсть в бесплодной попытке глотнуть воздух.

Он продолжал дергаться и извиваться, и тело его сотрясало виселицу, тянувшуюся

вдоль всего помоста над нашими головами. Я глянул наверх и увидел место, где к

перекладине привязана моя петля, глянул вниз, на деревянный табурет, на котором я

стоял, и увидел свои ноги в чулках.

Стало тихо. Слышны были только звуки умирающего висельника и скрип эшафота.

- Вот что случается с ворами! — хрипло крикнул палач, указывая на повешенного,

а потом двинулся вдоль помоста к следующему, взывая к оцепеневшей толпе: — Вы

встретитесь с создателем на конце веревки, по приказу подполковника Брэддока.

- Я знаю Брэддока, — крикнул я вдруг. — Где он? Приведите его!

- Заткнись, ты! — заорал палач, тыча в меня пальцем, а его помощник, который

плеснул мне в лицо водой, подошел ко мне справа и снова ударил меня, только на этот раз

не для того, чтобы привести в чувство, а чтобы заставить замолчать.

Я рычал и боролся с веревкой, связывавшей мне руки, но не слишком энергично —

не хватало еще потерять равновесие и свалиться с табурета, на котором я так опасно

помещался.

- Меня зовут Хэйтем Кенуэй, — крикнул я, и веревка впилась мне в шею.

- Я сказал: заткни свою пасть! — снова проревел палач, и снова его помощник

ударил меня, да так сильно, что едва не опрокинул меня с табурета.

Тут впервые я глянул на солдата, подвешенного прямо рядом со мной, и узнал его.

Это был Остроухий. На его бедре была повязка, черная от крови. Он медленно, с кривой

улыбкой, полуприкрыв глаза, смерил меня хмурым взглядом.

Палач подошел ко второму человеку в ряду.

- Этот человек — дезертир, — прохрипел он. — Он бросил своих товарищей в

смертельной опасности. Таких же солдат, как вы. Он бросил в смертельной опасности вас.

Скажите, какого наказания он заслуживает?

Без особого энтузиазма солдаты ответили:

- Повесить его.

- Как скажете, — ухмыльнулся палач, отступил назад и, упершись ногой

приговоренному в ягодицу, толкнул его, наслаждаясь отвращением зрителей.

Я стряхнул с головы боль, вызванную ударом помощника палача, и продолжал

напрягать руки, потому что палач подошел к следующему, задал толпе тот же вопрос,

получил тот же глухой, покорный ответ и столкнул беднягу в небытие. Помост колыхался

и вздрагивал, потому что трое солдат извивались на концах веревок. У меня над головой

скрипела и стонала перекладина, и глянув наверх, я заметил, как сходятся и расходятся

брусья.

Палач подошел к Остроухому.

- Этот человек… этот человек немного погостил в Шварцвальде и думал, что его

отсутствия не заметят, но он ошибся. Скажите, какого наказания он заслуживает?

- Повесить его, — пробормотала толпа.

- Думаете, он должен умереть? — воскликнул палач.

- Да, — ответила толпа. Но я видел, как некоторые незаметно качнули головами

«нет», хотя были и другие, отхлебнувшие из кожаных фляжек, которые, казалось,

радовались всей этой истории, как будто их подкупили элем. Действительно, чем вызвано

очевидное оцепенение Остроухого? Он продолжал улыбаться даже тогда, когда палач

встал у него за спиной и уперся ногой ему в ягодицу.

- Пора подвесить дезертира! — крикнул он и совершил толчок, хотя в это время я

орал: «Нет!» и бился в путах, отчаянно пытаясь вырваться.

- Нет! Нельзя его убивать! Где Брэддок? Где подполковник Брэддок?

Передо мной снова появился помощник и раздвинул в ухмылке жесткую бороду,

как будто у него зубы не умещались во рту.

- Ты что, не слышал, что тебе сказали? Тебе сказали: заткни свою пасть!

И он сжал кулак, чтобы снова меня ударить. Но желаемого он не достиг. Ноги мои

взметнулись, отбросив табурет в сторону, и в следующий миг захватили шею помощника,