уверен, что кто-нибудь из нас, находившихся в пятиугольнике крепостных стен, понимал,

как противостоять натиску французов — безупречному и жестокому; беспощадному и в

то же время непрерывному.

Брэддок не ошибся: французы вырыли ряды траншей и приступили к

бомбардировке города, продвигаясь все ближе к крепости, и в сентябре они добрались до

стен, подвели под их основание мины и взорвали.

Мы предпринимали вылазки, чтобы прорвать окружение, и все без толку, а

восемнадцатого сентября французы проломали стены — в четыре часа утра, если мне не

изменяет память. Они застигли Союзные войска буквально спящими, и мы были смяты

раньше, чем успели что-то сообразить. Французы начали вырезать военных. Мы, конечно,

понимали, что в конце концов они перестанут слушать командиров, и резня перекинется

на мирных жителей городка, и так оно и вышло. У Эдварда был в гавани кораблик, на

всякий случай, и он давно уже решил, что если французы ворвутся в крепость, на этом

кораблике можно будет вывезти своих людей. И теперь было самое время.

Наш отряд поспешил к порту, где под нашим присмотром на корабль грузились

люди и снаряжение. Небольшой отряд мы оставили у входа в порт, чтобы он сдерживал

натиск французских мародеров, пока мы с Эвардом и другими командовали у сходней

погрузкой. В Берген-оп-Зоме гарнизон насчитывал около тысячи четырехсот человек, но

месяцы сражений сократили их число наполовину. На кораблике был кубрик. Небольшой

— не настолько большой, чтобы мы могли взять на борт много людей; конечно, мы бы не

увезли из крепости всех желающих, но место было.

Я внимательно смотрел на Реджинальда.

- Я хочу сказать, что мы могли бы взять их.

- Кого, Хэйтем?

Я сделал хороший глоток эля.

- Там, в порту, к нам подошла семья. У них был старик, который не мог двигаться,

и дети. От них отделился молодой человек, который приблизился к нам и спросил, не

найдется ли у нас на борту места. Я кивнул — почему бы и нет — и указал на Брэддока,

но он, вместо того, чтобы, как я ожидал, пригласить их на борт, вскинул руку и велел им

убираться из порта и крикнул солдатам, чтобы погрузка шла быстрее. Молодой человек,

как и я, удивился, и я собрался было возразить, но он сделал это за меня; у него лицо

потемнело и он что-то сказал Брэддоку, я не расслышал, что именно, но, видимо, что-то

очень нелестное.

Уже потом Брэддок сказал, что тот обозвал его трусом. Не самое обидное

оскорбление и уж никак не стоившее того, что произошло следом: Брэддок выхватил

саблю и тут же, не сходя с места, заколол молодого человека.

Возле Брэддока всегда увивалась одна парочка. Два его очередных любимчика,

палач Слэйтер и его помощник — новый помощник. Прежнего я убил. Их, пожалуй,

можно было бы назвать телохранителями. Ябедничали они ему, или нет, не скажу

наверняка, но они были очень преданные и всегда были готовы защищать его, поэтому

они ринулись вперед, хотя молодой человек уже рухнул замертво. Они кинулись к семье,

Режинальд, — Брэддок и два эти молодчика — и перерезали всех до единого: и двух

мужчин, и женщину постарше, и женщину помоложе, и конечно, детей — малыша и

грудного младенца.

Я чувствовал, как у меня сводит челюсти.

- Эта бойня — худшее, что я видел на войне, а я, к сожалению, повидал не мало.

Он мрачно кивнул.

- Понимаю. Это объясняет, почему ты ожесточился на Эдварда.

Я фыркнул.

- Конечно, конечно — объясняет. Все мы воины, Реджинальд, но мы ведь не

варвары.

- Понимаю. Понимаю.

- Понимаешь? В самом деле понимаешь? Что Брэддоку никто не указ, понимаешь?

- Успокойся, Хэйтем. Не указ? Красная пелена на глазах — это одно. «Не указ» —

это совсем другое.

- Для него солдаты все равно что рабы, Реджинальд.

Он дернул плечами.

- Ну и что? Они британские солдаты — они привыкли, что их считают рабами.

- Я полагаю, он расходится с нами. Те люди, что работали на него, не были

тамплиерами, он их нанял на стороне.

Реджинальд наклонил к плечу голову.

- Двое в Шварцвальде? Они из ближайшего окружения Брэддока?

Я смотрел на него. Я смотрел на него очень внимательно и ответил ложью:

- Не знаю.

Мы надолго замолкли, и чтобы не встречаться с ним взглядом, я еще разок

хорошенько хлебнул эля и притворился, что заглядываюсь на служанку, и был даже рад,

когда Реджинальд переменил-таки разговор и, подавшись вперед, стал излагать мне

подробности моего путешествия на Корсику.

2

Возле Уайта мы с Реджинальдом попрощались и сели в экипажи. Когда наши

кареты разъехались подальше, я стукнул в потолок, чтобы остановиться, и возница

спустился вниз, огляделся, нет ли за нами слежки, открыл дверцу и присоединился ко мне.

Он сел напротив меня, снял шляпу, положил ее рядом с собой на сиденье и глянул на меня

смышлеными, внимательными глазами.

- Слушаю, мастер Хэйтем, — сказал он.

Я тоже глянул на него и с глубоким вздохом отвернулся в окно.

- Нынче вечером я уезжаю на море. Мы заедем на площадь Королевы Анны, я

уложу вещи и сразу в порт, если вы не против.

Он снял воображаемую шляпу.

- Я к вашим услугам, мистер Кенуэй, к перелетной жизни мне не привыкать. Это,

конечно, не то, что спокойно сидеть сиднем, но ведь, с другой стороны, и риска

схлопотать пулю от французов или от собственных коллег меньше. Я бы даже сказал, что

отсутствие парней, которые могут вас подстрелить, для такой работы — привилегия.

Временами он довольно назойлив.

- Вы правы, Холден, — сказал я и нахмурился, чтобы немного остудить его, хотя,

по правде, вероятность была невелика.

- Ну, во всяком случае, сэр, вы ведь что-то узнали.

- Боюсь, что ничего существенного.

Я смотрел в окно и боролся с сомнениями, боролся с чувством вины и

предчувствием вероломства и пытался понять, есть ли на свете хоть кто-нибудь, кому я

действительно верю — кто-нибудь, кто мне действительно предан.

Парадокс, но больше всего я доверял Холдену.

Мы познакомились в Голландии. Брэддок сдержал слово, и я беспрепятственно

общался с солдатами, расспрашивая, что им известно о «Томе Смите», которого

вздернули на виселице, и не удивился, когда мое расследование кончилось ничем. Никто

из опрошенных даже не признался, что знаком с этим Смитом, если, конечно, его звали

Смит — пока однажды ночью я не услышал шум у входа в мою палатку и, вовремя

поднявшись, увидел какой-то силуэт.

Этот человек был молод, двадцати с чем-то лет, с коротко стриженными

рыжеватыми волосами и озорной улыбкой. Выяснилось, что он рядовой, Джим Холден,

из Лондона, надежный парень, желающий торжества справедливости. В тот день, когда я

едва избежал виселицы, у него был повешен брат. Его казнили за кражу вареного мяса —

это все, что он сделал: стащил миску с вареным мясом, потому что был голоден; на худой

конец, это заслуживает порки, но его повесили. Беда была в том, что мясо он стащил у

кого-то из личной охраны Брэддока, у кого-то из его собственных наемников.

Это объяснил мне Холден: полуторатысячная гвардия Колдстрим состояла, в

основном, из таких же британских солдат, как он, но была и небольшая группа солдат,

набранных лично Брэддоком: наемники. В их число входит Слэйтер и его помощник и,

что больше всего настораживает, те два солдата, что побывали в Шварцвальде.

Ни у кого из них не было кольца Ордена. Это были головорезы, скоты. Я пытался

понять, почему — почему в свое ближайшее окружение Брэддок набрал людей именного