- А твой отец умер?
- Да.
- Тогда почему ты шутишь?
- Надо уйти отсюда. Нечего тебе смотреть на это.
- Уже поздно.
Она права. Я слишком поздно вспомнил, что существуют и другие миры. Кто-то пытается прийти на помощь, не мне, но другому миру, сквозь время и вселенную, которую мог уничтожить один человек — забытый герой «Мира прозы», связанный нитью с чужим будущем. Кто-то может стать камнем, — лежащим на дороге камнем, который пробьет колесо несущейся машине и пассажиры, с такой усердностью всю жизнь обороняющие свой крошечный мир от любых опасностей, в один миг пересекут вселенную и окажутся у другой двери. Теперь их дом, их мир, их убежище пусто, потому что кто-то, кто превратился в камень, словно вор вошел в их жизнь. Его присутствие было почти незаметно, но этот встречный герой стал причиной ускользнувшего будущего. Встреча этой девочки… Рока, это была казнь… это была казнь…
Дорогу прерывают светлые полоски света. Небо становиться бирюзово-пурпурным, а тихий, далекий, отрывистый гул приобретает непрекращающееся мелодичное звучание. Такси пересекло границу ночного города. Брат остался, вместе с другими обывателями, провожать Друга и его беременную подругу в далекий путь на улицу. Порядочность — весьма непрактичная добродетель: против воли хозяина дома не попрешь! И ни у кого — ни у кого! — не возникло мысли, что это решение не правильно. Отнюдь! Страх одиночества, подобно отраве, проник в сознание Червя и извратил его суть. У его гостеприимности есть границы, как и у большинства людей, хотя у него к этому исключительно прагматичный подход. Вот только прагматизм Червя удивительным образом синонимичен прихоти. А я уж было подумал, что двери Фиры открыты для всех.
Меня ожидало разочарование: я прервал милую беседу. Известие о возвращении своего блудного сына из тюрьмы, Отец пропускает мимо ушей. Далее, я пытаюсь донести мысль, что выгонять моего Друга и его беременную подругу из Фиры — это гнусное и жестокое решение. Отец парирует удар здравого смысла предложением приютить Друга здесь, в белой комнате. Это стало бы временным решением: во-первых площадь квартиры ничтожно мала, а во-вторых — это мое убежище, изолированное от внешнего мира, и здесь больше никому не рады. Но мне некуда деваться — будем поступать по совести.
Клем позвонила Другу и велела им ехать в нашу скромнейшую из обителей, но уже через полчаса на пороге стоял Брат и рад был поделиться новостью, что молчаливую подругу увезли в больницу, она на сносях. Я попросил его сообщить новоиспеченному отцу, что он с семьей может пожить у меня какое-то время, но на роды я явиться не смогу: не хочу оставлять Клем наедине с Червем, он в хламину пьян. Брат поздоровался с родителем из дверного проема, но тот не отреагировал, тогда он произнес: «Отец, я вернулся». В ответ Отец бросил: «Я вижу, я рад». Брат подкурил сигарету и попрощался: «Еще увидимся, я поехал к рожающим».
Тогда, я не смог понять причину появления Отца в Белой комнате, и Клем не могла мне этого объяснить. До этого он, без моего ведома, не являлся. Я был зол. Еще у двери он принялся рассказывать о своей жизни и о том, что моя мать уничтожила его, и что Клем ему очень напоминает ее. Но к концу рассказа его энергия иссякла, в руке осталась дымить недокуренная сигарета, а мысль оборвалась на половине, он не успел договорить о том, что понимает, что его сегодня никто не ждал.
Мы просидели в тишине и в растерянности (уставившись в его аккуратно выстриженную бороду и почти лысую, с тоненькой косичкой на затылке, голову) много времени, пока я не включил музыку. Играли TV on the Radio — Blind4. Он худ и бледен, и спит он так, будто играет блюз: с чувством полнейшего одиночества, вывернув душу
