лет». На что она ответила: «Ты не думаешь, что мы встретимся раньше?» – Он качает головой. – Десять лет!Потому что не нужно недооценивать упорство, на которое способен наш маленький Ларс, именно благодаря ему он смог снять такой нелегкий фильм, как «Элемент преступления». Я упорный как черт, это и удерживает меня на плаву.

Если писатель может работать над книгой, сидя в одиночестве где-то в подвальном помещении, то съемки фильма задействуют столько людей и денег, что нужно совершенно особое упорство, чтобы непрестанно претворять в жизнь свои планы, объясняет он и добавляет:

– Да, я попал в нужное место в нужное время, но и мое неизменное упорство тоже сыграло свою роль.

Какое-то время мы сидим молча, потом он снова подхватывает разговор:

– На самом деле я реагирую на множество совершенно микроскопических предательств, потому что в этом отношении я абсолютный параноик. Так что я делаю стойку на какие-то ничего не значащие мелочи. На неосторожно сказанное слово, например. Поэтому-то у меня нет друзей. Есть Торкильд, с которым я когда-то много разговаривал. И Кристиан Клемп, двоюродный брат моей жены.

– Томас Гисласон рассказывал, что в тех редких случаях, когда ты ему звонишь, ты первым делом обвиняешь его в том, что он никогда не звонит.

– Ну а что я могу сделать, если он действительно никогда не звонит?

Я спрашиваю, задумывался ли он когда-то над тем, почему он так чувствительно реагирует на предательство, откуда это пошло. Сначала он долго молчит, потом издает неопределенный звук «Эхм…», потом пару раз устало вздыхает.

– Нет, не задумывался, – говорит он наконец.

– С этим, наверное, очень сложно жить?

– Ужасно. И так бессмысленно. Я из чистого упорства взваливаю себе на плечи абсолютно лишний груз.

– Можно было бы думать, что твое упорство защищает тебя от предательств, имея при этом обратную силу… в смысле, ты лишаешь предавшего своей компании на следующие десять лет?

– Да, да, – отзывается он. – Не самое умное, что можно сделать.

Ни один из нас, по-видимому, не считает, что теперь его очередь говорить, так что мы молчим.

– Короче, я не знаю! – говорит он наконец и ерзает на диване, как будто надеется, что это поможет ему сбросить с себя мой вопрос. Потом он поднимается, подходит к двери в углу комнаты и бросает последние слова через плечо, перед тем как выйти из комнаты: – Я не знаю, почему я так реагирую на предательство.

Некоторые виды белок, будучи загнанными на дерево, где они забираются на самые дальние ветви и глядят смерти в глаза, прибегают к последнему отчаянному средству: прыгают в воздух, не видя при этом перед собой никакой площадки для приземления. Потому что ничтожный шанс на то, что там, в неизвестности, случится чудо, все-таки предпочтительнее гарантированно поджидающей их внизу смерти. Это называется смертельный прыжок. В кои-то веки это я пересказываю виденную мной телепередачу в ответ на рассказ Ларса о том, как он познакомился со своей женой Бенте.

Он встретил ее в первый же день, когда их с Сесилией дочка, Агнесс, пошла в школу Бернадотта. Дети и родители собрались в школьном дворе перед сценой, на которой учителя представлялись и рассказывали немного о себе. Когда очередь дошла до Бенте Фреге, одной из воспитательниц продленки, Ларс, стоя в толпе в своей кожаной куртке и вязаной шапке, подумал про себя: «Ничего себе, какая она милая!» Чуть позже, когда учителя и ученики разошлись по классам, оказалось, что Бенте будет работать с классом Агнес.

И обратный отсчет перед смертельным прыжком пошел.