роли, разве с твоей стороны было бы предательством мне отказать? – вспоминает Скарсгорд. – То, что он воспринимает как предательство, чаще всего просто конфликт интересов. У нас у всех ведь есть своя жизнь, мы не можем жить жизнью Ларса. Но в таких ситуациях он превращается в маленького мальчика, да он и есть маленький мальчик. Маленький, очень умный и невероятно ранимый мальчик. Поэтому его это так и задевает – он весь как будто вечно открытая рана.

Томас Гисласон долгие годы мечтал снять документальный фильм о режиссере Мартине Скорсезе, которого Ларс фон Триер – во время работы над этой книгой – как раз уговорил совместно снять фильм вроде «Пяти препятствий», в котором Йорген Лет когда-то вынужден был делать все то, чего раньше всегда пытался избегать.

– Так что он позвонил мне, как только они со Скорсезе встретились, – рассказывает Томас Гисласон, – прямо вот пока они сидели и обедали, и сказал: «А я тут обедаю с Мартином Скорсезе» – это при том, что он знал, что именно из-за Мартина Скорсезе я вообще начал заниматься кино. Так что когда он таким образом украл очередную мою идею и уговорил Скорсезе попробовать сделать что- то вместе, я три дня не брал трубку, когда он звонил, потому что у меня просто не было сил с ним разговаривать. Когда же я потом наконец перезвонил, он был в ярости: «Это что еще за дела, почему я должен тебе названивать?» Ларс постоянно задирает планку и провоцирует, так что если ты не можешь взять очередную высоту, значит, ты просто оправдал его ожидания, а если тебе все-таки удается ее взять – тогда он задирает перекладину еще выше. Потому что он считает себя человеком, которого предают.

В результате всего этого Томас Гисласон больше никогда формально не работает с Ларсом фон Триером. Вместо этого они оказывают друг другу дружеские услуги. Бесплатно.

– Я не хочу больше оказаться перед ним в долгу, потому что он всегда так расстраивается, когда чувствует, что его предали, и это повторялось уже столько раз, что мы больше так не хотим. Теперь я могу просто сказать: «Нет, я не хочу, и вообще я у тебя не работаю». Совсем другое ощущение, гораздо менее обязательное.

Однако даже это не может уберечь Томаса Гисласона от того, чтобы иногда не предавать Ларса фон Триера. Время от времени это происходит само по себе. Независимо от того, кто из них кому звонит, разговор обычно начинается одинаково:

– Сначала он должен меня хорошенько отчитать. Почему я сам не позвонил или почему я звоню только сейчас? Иногда он орет на меня в трубку. Это, конечно, игра, но и доля серьезности в ней тоже есть. И проблема всегда или в предательстве, или в зависти.

Если верить Томасу Гисласону, Ларс фон Триер выбрал нескольких людей – причем любимых им людей, – которым он завидует.

– Это самые важные в его жизни люди – и в то же время он постоянно себя с ними сравнивает, – говорит Томас Гисласон, на момент нашего разговора только что переживший период подавленности, во время которого ни с кем, включая Ларса фон Триера, не разговаривал, что очень ранило Триера. – Он считал, что уж с ним-то я должен был быть в состоянии говорить. Так что я написал ему: «Прости, я правда сейчас не могу». Это спровоцировало сход лавины, потому что он тогда должен был убедиться, что речь идет не о нем одном. Что он обладает преимущественным правом, что его не бросят. Может быть, на самом деле он просто хочет убедиться, что ты тот самый человек, за которого себя выдаешь. И это наверняка из-за всего того, что ему пришлось испытать в детстве.

Я пытаюсь окончательно разобраться в отношении режиссера к предательству, когда в очередной раз прихожу в гости к Триеру домой, и мы сидим каждый в своем углу дивана в гостиной.

– Я бешусь, когда меня предают, – признает он. – Тогда я просто закрываюсь. Самое страшное наказание, которому я могу подвергать свое окружение, – это наказание молчанием.

– И сколько может длиться такое наказание?

– Годами! Десять лет. Я очень тяжело реагирую на предательство и нелояльность. Я когда-то сказал девушке, с которой встречался: «Так, ну понятно, поговорим через десять