величества была перестроена и стала более просторной. В ее уголке отгородили отдельную молельню, украшенную гобеленами, изображавшими святую Урсулу и одиннадцать тысяч девственниц[123].

Рядом с огромным ложем, подаренным Анне королем, стояла кушетка под малиновым балдахином, на которой, собственно, королева и должна была рожать, а если потребуется, на ней могли и немедленно окрестить ребенка, дабы спасти его душу. Тут же была приготовлена купель, доставленная из самого Кентербери.

Седьмого сентября в три часа пополудни королева родила здоровую рыжую девочку. Король дал ей имя Элизабет[124] в честь своей матери.

Я испытывала к королю теплые чувства (которые, впрочем, ничуть не распространялись на его нынешнюю супругу), и мне было жаль, что его опять постигло разочарование — у него так и не появилось наследника мужского пола. В то же время я тайно радовалась: если король умрет, оставив лишь двух наследниц, принцесса Мария, как старшая из них, будет иметь более весомые права на трон.

Во всяком случае, я так думала.

Но жизнь показала, что я ошибалась. Королева убедила Генриха — как уж ей это удалось, мне неведомо — отобрать у Марии титул принцессы. Теперь старшая дочь короля должна была именоваться просто «леди Марией». Когда моей прежней госпоже сообщили об этом, она сгоряча написала очень резкое письмо отцу, отказавшись подчиниться ему. Его величество пришел в бешенство и поклялся добиться от дочери повиновения.

Несмотря на то что Анна Болейн так и не смогла подарить своему супругу сына, король вновь попал под ее чары. Говорили, что он даже публично объявил, что скорее пойдет собирать милостыню, чем покинет ее.

Новое сближение короля и Анны имело для принцессы Марии катастрофические последствия. Четырнадцатого декабря король распустил ее двор и велел своей семнадцатилетней дочери прибыть в Хэтфилд и поступить в свиту своей сводной сестры.

В Рождество Рейф сумел устроить так, что именно он сопровождал миссис Уилкинсон в Гринвич, куда она должна была доставить шелковое кружево для отделки и ленты, а также шелковую тесьму и позумент. И еще благодаря его стараниям мы смогли остаться ненадолго с ним наедине на борту небольшой барки, на которой мастерица по шелку перевозила свои товары вниз по реке.

У меня задрожали губы, и я смогла вместо приветствия вымолвить лишь:

— Я подвела принцессу.

— Ерунда, — спокойно ответил мне Рейф. — Ты сделала все возможное.

— Ты правда так думаешь?

Мне очень хотелось верить в это, ибо в моем теперешнем положении лишь Рейф оставался мне опорой. Сбивчиво я рассказала ему о том, что всего лишь пару вечеров назад король хотел сделать меня своей фавориткой, но даже из этого я не смогла извлечь никакой пользы для дела принцессы. Слезы застилали мне глаза, и лицо Рейфа расплывалось — я не могла прочесть его выражения, но стоило мне запнуться в своем печальном повествовании, как мой друг одним движением преодолел расстояние между нами и заключил меня в свои объятья.

— Успокойся, — раздался его настойчивый голос. — Выше головы не прыгнешь, даже если встанешь на цыпочки.

Я невольно улыбнулась и попыталась утереть слезы, но Рейф меня опередил. Он осушил мои щеки нежными движениями кончиков пальцев. А потом глаза наши встретились, его лицо медленно приблизилось к моему лицу и его губы тронули мои губы. Мне хотелось, чтобы наш поцелуй продолжался вечно. Никогда еще мне не было так хорошо, и в то же время хотелось еще чего-то большего… Я не желала отпускать Рейфа от себя и спрятала лицо у него на груди, уткнувшись щекой в теплую ткань его шерстяного плаща. Как всегда, от Рейфа пахло сандалом и корицей.

На Темзе было холодно. Ветер гнал барашки волн, и стоявшую на якоре барку качало. Мы постоянно теряли равновесие на кренящейся палубе и волей-неволей должны были цепляться друг за друга. Ни один