Тут Новицкий припомнил книжку про дона Румату, которую ему в свое время пришлось прочитать в Центре, и его осенило:
– Правильно говоришь, бабушка, это я тут немного недодумал. Бояться, конечно, люди должны, но кого? Не человека, а организации! То есть во главе ее надо поставить неприметного даже внешне чиновника, ничем особым не блещущего, неприметного такого, непонятно из какой дыры вылезшего…
– Вроде того… да как же звали-то его, непутевого – Глупов, что ли? Которого ты еще хотел в прошлом году московским полицмейстером поставить, да передумал. Правильно, мелковат он будет для полицмейстера, а вот чека ему окажется в самый раз – важный вид на себя напускать он вроде умеет.
Император сразу вспомнил эту историю. Когда у него не было своего мнения по очередному кадровому вопросу, он спрашивал совета у Миниха и Ягужинского. Если эти двое рекомендовали одного и того же, то, как правило, их протеже и получал назначение. Однако мнение этих господ совпадало не очень часто, и тогда Новицкий лез в планшет и смотрел, как данный вопрос был решен в той истории при Анне Иоанновне. И если выбранный ею кандидат не допускал особых провалов, то он и занимал вакансию.
Тут же никакой вакансии не было, просто московский обер-полицмейстер чем-то не понравился Ягужинскому, и тот порекомендовал замену. Однако молодой царь не поленился вникнуть, как справляется со своими обязанностями нынешний полицмейстер, бригадир Степан Тимофеевич Греков, и в общем-то не нашел, к чему придраться, так что кандидат Ягужинского не прошел, хотя в той истории с конца тридцать второго года пост главы московской полиции занимал именно он. Кстати, фамилия того человека была вовсе не Глупов, а Оболдуев. О чем Сергей тут же сообщил бабке и велел ей поглубже вникнуть в биографию первого кандидата на пост главы ЧК.
Время же для реформы полиции пока не подошло. Ибо Новицкий собирался поручить ее Антону Девиеру, который из-за интриг Меншикова угодил аж в Охотск. А туда гонцу ехать год да потом оттуда до Москвы добираться не меньше, так что Девиер ожидался в столице не раньше этого лета. Вот явится – ему и карты в руки. Сергей был твердо уверен, что следить за порядком, бороться с преступностью и сажать неугодных власти – это три совершенно разные задачи, которыми должны заниматься разные службы. Нынешняя полиция, если так можно было назвать три с половиной десятка человек на всю Москву, в основном выполняла только первую функцию. Девиеру предстояло заняться второй. Исполняющих же третью Новицкий собирался и впредь оставить в своем непосредственном подчинении.
Кроме полицейских дел на ближайшее время у Новицкого было запланировано приступить к очередному упорядочению российского законодательства. Начать он собирался с самого верхнего уровня, то есть с конституции – правда, не называя ее этим начисто скомпрометировавшим себя в его глазах словом. Нет уж, весь опыт жизни в двадцать первом веке говорил о том, что так называется свод благих пожеланий, регулярно нарушаемых всеми, имеющими хоть самую малую власть. Обойдемся, пусть в здешней России будет какой-нибудь Главный закон. Или Высший, так получится даже внушительней. Первую его статью Новицкий уже сформулировал совершенно четко: «Воля императора превыше любого закона». И сейчас потихоньку обдумывал вторую, пока выглядевшую примерно так: «Прилюдно и с соблюдением необходимых формальностей произнесенная клятва императора превыше его воли».
Разумеется, первую статью не то Главного, не то Высшего закона Сергей придумал вовсе не из-за гипертрофированного стремления к власти или еще чего-нибудь подобного. Он просто выбрал из двух зол наименьшее – во всяком случае, именно таким оно ему казалось. Ведь что произошло в двадцать первом веке? Тезис о верховенстве закона привел к тому, что в них пытались регламентировать абсолютно все стороны жизни. Кажется, еще древние римляне сказали что-то вроде: «Пусть погибнет мир, но торжествует закон». Пророческие слова; мир перед отбытием Сергея в прошлое так и валился хрен знает куда, причем с увеличивающейся скоростью! Потому как внешних запросов, на которые необходимо реагировать власти, становится все больше и больше. Но стремление делать все по закону приводит к тому, что число их растет в арифметической прогрессии, а сложность и запутанность – в геометрической. В результате появилась прорва людей, которые только и занимаются толкованием всего этого нагромождения слов – причем, ясное дело, не бескорыстно, а надеясь что-то с этого поиметь. И, если судить по их уровню жизни, надежды эти вполне оправданны, а «что-то» исчисляется отнюдь не копейками. В Штатах серьезные люди давно предупреждали, что страну погубят адвокаты. Потому как торжество закона все равно недостижимо! Ибо постоянно возникает что-то новое, в старые постановления не укладывающееся. Вот, значит, всякие юристы и лезут из шкуры, натягивая сову на глобус. Так что лучше – произвол многомиллионной армии правоведов или все-таки одного человека, самодержавного императора? Будь он хоть потомственным самодуром в -надцать каком-то поколении. Вряд ли он сможет наколбасить так уж много, да и содержание его обойдется куда дешевле. Ведь даже в Российской Федерации, как подозревал Новицкий, юристов уже больше, чем врачей и инженеров, вместе взятых! Если же считать не людей, а получаемые ими деньги, то к врачам с инженерами можно смело добавлять учителей, и все равно толкователи законов их легко переплюнут.
Вообще-то молодой император пришел к такому решению не сразу. Ведь как было бы хорошо – засадить бригаду дармоедов за сочинение дикой прорвы необъятных по объему, противоречащих как друг другу, так и здравому смыслу законов, а самому тихо радоваться, глядя на их самоотверженный труд. И как только понадобится что-то сделать – ну типа посадить кого-нибудь или ввести какое-нибудь новое ограничение, по своему идиотизму превосходящее все предыдущие, вместе взятые, то нужно будет просто призвать пред светлые очи ту самую бригаду. И повелеть: «А ну-ка, господа, быстренько и юридически безупречно обоснуйте мне то-то и то-то».
И ведь как хорошо станет! В случае провала император тут ни при чем, все было проделано по закону. В случае же, когда решения будут приниматься самодержавно, и вся ответственность за их результаты ляжет на императора. Жалко, но без этого, похоже, не обойтись.
Насчет второй статьи Высшего закона у Сергея еще оставались сомнения, но исключительно формального характера. Ведь по сути она имеет приоритет над первой – и, значит, должна идти под номером один! Хотя, с другой стороны, это всего лишь ограничение, налагаемое на первую статью, и ни на что больше.
«Надо будет с Фридрихом посоветоваться, – решил молодой царь. – В конце концов, он изучал логику. Придумает что-нибудь внятное – хорошо. Нет – я же самодержавный монарх, и, значит, имею право нумеровать статьи так, как мне это кажется правильным».
Новицкий взял ручку и потянулся к чернильнице. Разумеется, перо было стальным, а не гусиным, но все равно повышенным удобством пользования оно не отличалось. Пора, однако, изобретать авторучку. Хотя… он же не мелкий клерк, а государственный деятель! Не такого, между прочим, малого масштаба – то есть маяться с рукописными документами, сажая кляксы на чистую бумагу, ему просто неприлично. Лучше всего подошел бы компьютер с Вордом, но его еще очень и очень долго не будет. Но это же не повод опускать руки! Ведь в старые времена вся бюрократия прекрасно обходилась пишущими машинками. Он, Петр Второй, – самый главный над российскими бюрократами. Времена сейчас как раз старые, так что надо подумать, кто из подчиненных Нартова сможет, не затягивая дела на годы, изготовить пишущую машинку. Сначала лично императору, потом в его секретариат, а там, глядишь, и до простых министров очередь дойдет. Наверное, справится мастер-часовщик, коего в прошлом году прислал в Москву тверской купец Арефьев.
Глава 19
– События выходят на финишную прямую, – пробормотал император, отрывая очередной листок висевшего на стене кабинета календаря. На оторванном значилось тридцать первое января тысяча семьсот тридцать второго года, а на том, что теперь открылся – ясное дело, первое февраля. Новицкий знал, что ровно через год король Август Сильный почит… или почиет в бозе? В общем, помрет, и начнется возня вокруг освободившегося польского трона.
В той истории, что была записана в планшете Сергея, события после этого начали развиваться следующим образом.
Людовик Пятнадцатый, едва узнав о смерти Августа, сразу отправил в Польшу весьма немалую сумму: по одним сведениям – миллион ливров, а по другим – и вовсе три. Предназначалось все это на подкуп благородных панов, и львиную долю должны были получить двое Потоцких. Первый – тот, который уже успел три раза выразить соболезнование молодой вдове князя Браницкого, причем последний раз – в горизонтальном положении. Новицкий считал, что ему это будет слишком жирно – пусть довольствуется
