проект ему просто не вытянуть, и молодой царь решил для начала ограничиться военным факультетом в составе того самого университета. Это получилось, и недавно к занятиям приступили первые двадцать восемь студентов, набранных из наиболее способных младших офицеров и унтеров лейб-гвардейских полков.
Остальные же факультеты пока существовали исключительно на бумаге, не имея не только учащихся, но даже деканов. Вместо них функционировало подготовительное отделение, задачей которого было научить кандидатов в студенты хотя бы читать, писать и считать устно до ста, а на бумаге – до тысячи. Потому как программа по поиску способных молодых людей как-то работала, но они в большинстве своем оказывались просто неграмотными. Однако, несмотря на это, среди них уже были несколько довольно многообещающих экземпляров.
В детстве император читал какую-то затрепанную книжку про историю авиации, и в числе пионеров воздухоплавания там упоминался подьячий Крякутной, который якобы построил первый в мире летающий воздушный шар, за что был проклят церковью и изгнан из Рязани. Причем все вроде как произошло как раз в эти времена, так что Новицкий, уже пребывая в Центре и готовясь к занятию должности императора, посмотрел в Интернете и про эту историю тоже. Увы, она, похоже, была чистой фальсификацией, но молодой царь все же велел Афанасию Ершову послать в Рязань пару человек поспособней с целью уточнить, что же там происходило на самом деле. Вскоре они вернулись с довольно интересным докладом.
Итак, никакого подьячего Ефима Крякутного в Рязани не обнаружилось. Нашелся Крякнутый, но не подьячий, а дьяк, и звали его не Ефим, а Порфирий. Никаких воздушных шаров он не строил и даже не помышлял о подобном, а просто пил горькую. За что действительно был проклят, но не всей церковью, а всего лишь настоятелем Успенского собора, коему этот Порфирий по пьяни год назад дал в морду.
В принципе этим можно было и ограничиться, но подчиненные Ершова проявили разумную инициативу. В конце концов, их послали искать хоть какие-то следы летающего устройства, а не просто Ефима Крякутного, так что сбор информации был продолжен. Вскоре нашелся еще один Ефим, фамилия коего была Черпак, а сам он был кузнецом из Ряжска. Вот этот имел к полетам самое непосредственное отношение. Он сделал крылья из проволоки, обтянутой бычьими пузырями, надел их на руки, к заду привязал длинный хвост из ястребиных перьев и долго бегал в таком облачении вниз по склону холма, подпрыгивая и пытаясь взлететь. Однако это у него не получилось, и в конце концов Черпак подвернул ногу и упал, да прямо рожей о булыжник, по каковой причине его крылья сломались, а рожа, и до того не блиставшая красотой, стала просто непотребной. Убедившись, что более никто в окрестностях Рязани летать не пытался, посланцы Афанасия быстро доставили кузнеца вместе с обломками его крыльев в Лефортовский дворец.
Царь отметил их усердие большой премией, о чем пожалел после первой же беседы с Ефимом Черпаком. Нет, парням вполне хватило бы и обычной! Потому как руки у кузнеца оказались действительно золотые, тут эмиссары мажордома не ошиблись. Но вот голова, к сожалению, была дубовой, в чем Новицкий убедился довольно быстро. Несмотря на все старания императора, за сорок пять минут кузнец так и не смог понять ничего. Понятия «удельная нагрузка на крыло» и даже «центр тяжести» так и остались для него покрытыми мраком тайны. Про центр давления Сергей не стал даже заикаться, а, вздохнув, выписал Ефиму направление на подготовительные курсы. Вдруг в процессе учебы человек хоть немного научится пользоваться мозгами? Ведь бывали же такие случаи, хотя и редко.
Однако на этом история не закончилась. За ужином Лена заметила, что император вроде как чем-то расстроен, и поинтересовалась причиной. Сергей начал рассказывать, понемногу увлекся и примерно к полуночи выложил все, что знал об аэродинамике. А знал он не так чтобы совсем мало – во всяком случае, гораздо больше своего среднестатистического ровесника из двадцать первого века. Ведь царь собирался, прижившись на троне и отвоевав у турок Крым, построить параплан, а то и вовсе настоящий планер и летать на нем в окрестностях горы Узун-Сырт в Коктебеле! Когда он там отдыхал, этих парапланеристов на горе было много, но его, к сожалению, туда не пустили.
Так вот, когда император закончил объяснения, его подруга всплеснула руками:
– Питер, ну как же так можно? Человека прямо из захолустной кузницы на перекладных доставили в императорский дворец, опомниться не давши, привели к царю, и ты хочешь, чтобы он сразу пришел в себя? Да он же небось от стеснения ног под собой не чуял! Даже я и то – вспомни – поначалу в твоем присутствии сло?ва молвить не могла.
– Неужели? – удивился Сергей. – Но, даже если это и так, то сейчас ты еще как можешь, и далеко не одно слово.
– Вот именно! Так я же умная, почти как ты, а он – простой кузнец. Даже если он всего и не поймет, что ты ему скажешь, то все равно – у нас что, мастеров совсем девать некуда? И неужели действительно можно построить летающую машину – что же ты мне раньше об этом не говорил? Да мы…
Тут Татищева глянула на часы и резко сменила тему беседы:
– Первый час уже. То-то смотрю, что ты уже пару раз зевок подавлял – может, пойдем спать? А про поперечную остойчивость ты мне завтра расскажешь, а то я пока не понимаю, как тут действует масштабный фактор.
«Вообще-то я тоже, – подумал император, гася керосиновую лампу, – но у меня есть планшет. И там, кажется, про него что-то такое было. Но это действительно завтра, причем не с самого утра, а сейчас найдется и более интересное занятие…»
Вскоре, к удивлению Новицкого, интерес к воздухоплаванию проявил и владыка Феофан. Он уже закончил преподавание Сергею основ православия, но, оставаясь одним из ближайших сподвижников молодого императора, довольно часто удостаивался аудиенции. И вот, значит, на одной из них он заявил:
– Дошло до меня, государь, что вызвал ты из Рязани некоего кузнеца, который там пытался сладить крылья, подобные тем, что летучая мышь имеет, и полететь на них, но не удалось ему сие предприятие. Но не думаешь ли ты, что оное произошло всего лишь из-за недостатка средств? Мол, если кузнецу помочь, то он и полететь сможет. Если так, то это ошибка, в своем развитии могущая дойти до богохульства. Ведь Господь не зря не дал человеку крыльев.
«Интересно, кто ему настучал, – подумал император. – Пусть бабка этим немедля займется, авось и узнает чего любопытного». Но сказал он, разумеется, другое:
– Отвечаю по порядку. Кузнеца я действительно вызвал, но всего лишь на учебу. Пусть сначала хоть по складам читать научится, а уж тогда и буду думать, к чему полезному его приспособить можно. Далее. Если я только собираюсь совершить ошибку, результатом которой может стать богохульство, то вы, владыко, – архиепископ напрягся, – ее давно уже совершили, и по самые уши в том самом богохульстве пребываете. Ведь Господь не дал человеку не только крыльев, но и колес! Которые еще хуже, так как аналогов у сотворенных существ вообще не имеют. И как же у вас смелости-то хватило в карете ездить? Или, коли сейчас зима, в санях? Раз Господь не снабдил человека полозьями, так, по-вашему, теперь надлежит уцепиться за конец хвоста лошади и волочиться за ней на брюхе?
Феофан почувствовал, что, кажется, совершил крупную ошибку, о чем недвусмысленно говорило императорское обращение на «вы». Ведь на самом деле ему было глубоко плевать, что там сделал или собирался сделать тот кузнец, будь он трижды неладен со своими крыльями и дурацким хвостом из перьев. Владыка хотел провести в Рязани кое-какие кадровые перестановки, вот и выбрал подвернувшийся повод. И ведь все говорило о том, что император не проявляет к данной истории никакого особого интереса!
Разумеется, архиепископ и в мыслях не держал всерьез перечить его величеству. В том, что решимости его бывшему ученику не занимать, он убедился на примере судьбы Михаила Голицына. Впрочем, скоро последовали другие, подтвердившие, что идти против молодого императора – это своими руками рыть себе же могилу. Так, например, однажды Георгий, архиепископ Ростовский и Ярославский, неодобрительно высказался о строящемся Нартовском заводе. Феофан сразу начал думать, как бы использовать во благо неосторожное высказывание соперника, но царь его опередил. Тем же вечером полувзвод измайловцев ворвался в покои Георгия, где и обнаружил его в компании обнаженного отрока, причем в весьма недвусмысленной позе, не допускающей двоякого толкования. Император, несмотря на позднее время, немедленно заявил, что это есть злостный подрыв авторитета как духовной, так светской власти, что является тягчайшим преступлением против империи. Утром ошалевший архиепископ был извергнут из
