После ареста ее выпустили из тюрьмы под честное слово. Еще бы! Чего Эриксены могли желать больше, нежели ее побега из города?

В течение двух месяцев она потеряла дом, машину и детей, которые были помещены под временную опеку родителей мужа. Когда Эриксены впервые вручили ей вызов в суд, она предвидела, что это может вызвать проблемы, но всерьез никогда не верила, что может потерять детей. Она недооценила свекра и свекровь.

На предварительном слушании судья Педрони поначалу показался ей здравомыслящим человеком, и она не могла поверить, что его сможет обмануть вереница едва знакомых ей людей, свидетельствовавших о том, какая она никудышная мать. Владелец хозяйственного магазина клялся, что видел, как она ударила Ники, когда он попросил ее купить ему набор инструментов. Ландшафтный дизайнер, работавший у соседей, якобы неоднократно слышал крики из дома Мишель. Врач, друг Эриксенов, присутствовавший на поминках, рассказал о неподобающем внешнем виде детей и повязке на голове Ники.

— Да это был настоящий свинарник, — заявила экономка Эрик сенов, негодующе приподнимая верхнюю губу. Натали так часто Уговаривала их дать Эстелле похозяйничать у них хотя бы денек. Однажды — только однажды — Мишель согласилась. Это было за неделю до Дня Матери, и Гедеон был убежден, что Натали сделала им искренний подарок. — У них животные были в каждом углу, — свидетельствовала Эстелла, явно преувеличивая число домашних любимцев, живших в их семье. — Меня чуть не стошнило.

Подруги Мишель в зале суда делали все, что могли, но их было слишком мало, а судебная система управлялась таким мудреным сводом правил относительно свидетельских показаний, что Мишель не могла представить, чтобы в нем разобрался кто-либо с коэффициентом интеллекта ниже 150. Снова и снова рассказы подруг о ее волонтерской работе, о том, с каким вниманием она следит за успехами детей в школе, о том, какие совет да любовь царили в ее отношениях с мужем, не принимались во внимание по недоступным пониманию Мишель причинам, — в отличие от свидетельства психолога Эриксенов, который заявил, что привязанность Ханны к Мистеру Му-Му лишь подтверждает наличие систематического насилия в семье.

Даже когда предварительные слушания уже подходили к концу, Мишель все еще не могла представить, что ее лишат права видеться с детьми. Она не поверила даже своему адвокату, который заявил, что ей можно разрешить свидания с детьми под надзором. Но судья Педрони счел попытку «похищения» достаточным свидетельством того, что доверять ей нельзя. Он предоставил Эрик-сенам право временной опеки в ожидании формального судебного процесса, дату которого еще предстояло установить. Мишель не могла удержаться от мысли, что Энтони Эриксен наверняка постарается оттянуть начало процесса до бесконечности, хотя у нее самой никаких сил на борьбу уже не оставалось.

Мишель некоторое время пожила у Саммер, пытаясь найти работу в Дир-Крике, что оказалось удивительно (а может, и не так удивительно) трудным делом.

Несколько раз она видела детей в их новой, частной школе Сент-Джеме. Они были в униформе — Ханна в белой плиссированной юбочке и короткой маечке, Ники — в белой рубашке «поло» и темно-синих брюках. Опасаясь, что ее могут увидеть, а это еще больше ухудшит шансы вернуть детей, Мишель вскоре прекратила свои «вылазки».

Рождество она отметила в доме Кортни. Стол был превосходный, Кортни с мужем и юным сыном — обходительны и очаровательны, но Мишель весь вечер едва удерживалась от слез, думая о том, что в это время делают Ники и Ханна. Она молилась, чтобы Натали не взялась рассказывать Ханне правду про Санта-Клауса.

Несколько месяцев живя рядом, но, оставаясь так далеко от своих детей, Мишель все больше погружалась в депрессию. Рояс-дество стало поворотным моментом. Две недели спустя она пере-

ехала в Ривердейл, город с населением в 300 тысяч жителей, рас положенный в получасе езды от Дир- Крика. Она надеялась, что переезд поможет ей стряхнуть с себя парализующее горе и подтолкнет к действию, чтобы она смогла сосредоточенно подготовиться к предстоящим судебным баталиям. Однако вскоре обнаружила, что к горю добавилась еще и злоба.

Ее горький желудь негодования, обиды и унижения вырос в хмогучий дуб. Новых подруг она не завела,