разрушить женские иллюзии. А поскольку разговор произошел уже после того, как разбежались остальные гости, и мужчина мудро — или трусливо — не стал слушать начавшуюся истерику, да еще, Уйдя, хлопнул дверью, как взрывпакетом, именинница осталась только с мамой. Мать пыталась утешить ребенка сначала взрослыми рассуждениями, но, так как они не возымели действия, села рядом, обняла встрепанную Дору и залепетала, как с малышкой:

— Ну что ты, зайчик мой, серенький, беленький, хорошенький, хватит плакать, лапочка моя мягень- кая, все будет хорошо, а вот мы их накажем, а вот мы их побьем, а вот мы их больше на порог не пустим, скажем: уходите, серые волки, наша заинька не для вас!..

— Они и не придут, — рыдала искаженным голосом Дора, — у них таких заинек много, любую позо- ви-и-и… Не нужна им заинька, им кошку подавай… драную…

— А моя заинька лучше всех, других много, а моя одна, такая сладенькая, такая родная, — уговаривала мать. — А мы с заинькой и без них проживем, нам бы капустка была да в лесок сходить погулять…

Дора прижалась к матери и, вытирая мокрое лицо об ее плечо, прошептала:

— Мама, а правда, хорошо, когда я маленькая была?..

— Конечно, — обрадовалась перемене темы мать, — мы с тобою так хорошо жили… В зоопарк ходили, помнишь, ты тигров боялась? Как дойдем до их вольера, моя заинька в рев, вот как сейчас… Я тебе говорю: это кисы, папа газету в ружье сворачивал, помнишь, говорил, пойдем на охоту, я тебя научу никого не бояться, а ты плачешь и тянешь назад… Ну, ведем тебя тогда к лебедям в пруду — ты их кормить любила, помнишь?.. А в парке Горького на колесе обозрения катались, помнишь?.. А на трамвае ты ездить любила. Главное — не на метро и не в машине, а почему-то в трамвае. А мороженое я тебе не давала есть на улице, чтобы горлышко не простыло, все время домой несли бегом, — воспоминания у обеих потекли ровной светящейся нитью, в комнате в вешних сумерках как будто стало ясней. Дора вроде бы совсем успокоилась, но все же сказала матери под конец полуночного разговора:

— Мурик, — так в детстве она звала маму. — Мурик, а как бы здорово было, если бы я навсегда осталась маленькой…

Среди ночи Дора вышла на лестничную клетку покурить. Поднялась на полпролета и остановилась возле окна, где изливалась яркостью похожая на бра в стиле «модерн» луна. Глотая горький дым, она опять вернулась мыслями в детство и ощутила предательскую влагу в глазах. Между 70-ми и 90-ми была пропасть, как между младенчеством и зрелостью. Те годы ей представлялись розовыми. И прекрасней всего была в них мамина верная и нежная рука, за которую маленькая Дора цепко держалась пухлыми пальчиками.

Внизу послышались шаги. Дора хотела было бежать в свою квартиру, но сигарета еще дымилась в ее руке, да и походка была не страшная, слегка шаркающая. «Чего мне теперь бояться?» — подумала Дора и не двинулась с места. Когда шаги приблизились, она рассеянно оглянулась. Человек, пришедший снизу, стоял у ее левого плеча и как будто ждал. Дора быстро повернулась к нему лицом и взяла сигарету покрепче между указательным и средним пальцами.

Это был ничем не примечательный мужчина с немолодым умным лицом в «двурогой» на лбу залысине, с пронзительным взглядом карих глаз, в мешковатом костюме и больших мятых ботинках. В правой руке он держал «дипломат», но Дора не испугалась этого «дипломата».

— Добрый вечер, девушка, — сказал этот человек. — Вернее, доброе утро. Не спится?

— Нет, — лаконично подтвердила Дора.

— Луна-то какая… Вот и бессонница мучает. А тут еще и весна, молодость… Да?

— Да.

— Ну вот, — довольно закивал он. — И любовь, само собой… Нас-то, стариков, покоя лишает, а уж вас-то, юных и горячих… Да, девушка?

— Да. А в чем дело?

— Да в любви проклятой! В сердечке жарком! В мужике — он, негодяй, может, и пальчика вашего не стоит, а вы ему всю ручку, а коготок увяз — и птичка пропала… А он не берет, не бережет и птичку с ладони подбрасывает… А она лететь не хочет, ей бы к нему, а ему бы — от нее подальше… Вот и не спится, вот и курим ночами, здоровье губим… А глазки-то красные — плакали?

— Какая вам разница?! — грубо ответила девушка, и голос ее дал некрасивую звуковую параболу. — Пожалеть хотите? — добавила она, пытаясь съехидничать. Не удалось.

— А если хочу?.. Или не могу я, старик, вам ничем помочь? Вот и слезки опять показались, и губки надулись, а вы не плачьте, вы послушайте…

— Да чем вы мне можете помочь?! — вконец обозлилась Дора.

— Могу, милая. Могу. Луна-то какая!.. Самые лирические ночки пошли. Сирень скоро зацветет. Потом соловьи засвистят, молодому сердцу покоя вовсе не оставят. Хорошо, правда? Да беспокойно, а уж насколько лучше солнечным утречком по майской погодке с мамочкой за руку на демонстрацию идти, когда все красные флажки висят, как по твоему веленью-хотенью подаренные!..

— Что?! — ахнула Дора, выпуская сигарету. В животе у нее ворохнулся мягкий, липкий физический страх. Незнакомец видел ее насквозь вековечными, нечеловеческими глазами.

— А уж куда как здорово с мамочкой в зоопарк ходить — тигры страшные, а мамочка скажет — это кисы, и не страшно. А в планетарий? А мороженое клянчить, а потом наперегонки домой нести, чтобы не растаяло?.. А в парке Горького с колеса обозрения ведь пол-Москвы видно!.. А на Чистых прудах лебеди плавают, к берегу подплывают, добрые такие, хлебушка ждут… — Незнакомец рассказывал Доре сказку про ее детство, голос его кутал и баюкал, как верблюжье одеяло с белочкой, которым Дору накрывали до десяти лет. — А если устанешь — домой. Мамочка кроватку разберет, одеяльцем с белочкой накроет, сама рядом сядет, сказку расскажет про петуха, который в колодец упал… — Тут Дора почувствовала, что может потерять сознание. — А зимой на елку с мамочкой? А летом на пляж? А папочка уедет в командировку, потом сюрприз привезет — крокодила на полкомнаты, да?.. — Эпизод за эпизодом он рассказал Доре всю милую круговерть беззаботных лет и прекратил искушение, лишь когда увидел закрытые, словно сцепленные замками мокрых ресниц глаза, руки, накрест зажавшие рот, и ровные, сильные струи слез. Дора медленно сгибалась, как от боли в солнечном сплетении.

— Ах, милая! — прозвучал тот же ворожащий голос. — Без обиняков, девушка: хотите ли в детство вернуться?

— К-к-к… к-к-кто-о вы? — еле вздохнула Дора.

— Ай, как нехорошо, — сокрушенно сказал странный человек. — Всегда с ними так: им о деле, а они… Ну, вы девушка умная, много книжек читали, сами бы могли догадаться… Ночь-то волшебная сегодня, на первое мая. Пока луна круглая, можем полюбовно договориться. Я вам — младенчество вечное, солнышко, флажки, игрушечки. Вы мне — роспись на бумажечке, по всем правилам.

— А душу когда? — начиная приходить в себя, спросила Дора. — Сейчас или после смерти?

— Милочка, — всплеснул незнакомец «дипломатом», — о чем вы? Зачем мне душа ваша? Мне эксперимент важнее этого неисчерпаемого материала. Я служу науке. А у вас в душе — одни слезы да обида на него, на мерзавца… Ну что мне делать с такой душенькой, сырой, извините, что губка? Вы мне нужны маленьким счастливым человеком…

— А за…

— Милочка, у меня свои секреты. Одно могу гарантировать: душа при вас останется. Иначе смысла нет в золотом детстве, если в человеке нет души, эмоций, как вы, люди, говорите. Все при вас будет — душа, сердечко, ум, какой, конечно, ребеночку приличествует, юные годочки, а главное — мамочка ваша. На сколько хотите.

— Навсегда хочу! — рванулась Дора.

— Это, лапочка моя, не пустая формальность, а пункты соглашения. Во сколько лет хотите вернуться, да на какой срок, да как жить потом хотите…

— В пять лет! — закричала Дора возбужденно, а дьявол фокусничьим жестом извлек из кейса красиво заполненный на пишущей машинке лист бумаги со странными иероглифами на месте печати. В правой руке его оказалась ручка в золотом корпусе, и ею он стал делать пометки в листе. — Жить хочу в Москве, как и тогда! И никогда не становиться старше даже на день. Я школу не любила, я старше быть не хочу…