Он выключил свет. Погрузил во тьму телефоны и пульты. Вышли, закрыли дверь, двинулись по коридору обратно. У Хлопьянова было чувство, что там, в темноте, за железной дверью, осталось лежать огромное мертвое тело, – окаменелый холодный лик, сложенные на животе засохшие руки, капелька бальзама, выступившая на выпуклом лбу.
По безлюдным коридорам, мимо одинокого рассеянного дежурного они вышли из штаба наружу.
– Не предполагал, что объект такого значения остался без охраны и наши забыли отключить связь! – Каретный, озабоченный и озлобленный, шагал обратно к изгороди сквозь желтый бурьян. Хлопьянов машинально сорвал листочек полыни, растер его на ходу и понюхал. Пролезая обратно в щель, он снова осмотрел надпиленный огрызок прута, замазанный свежей краской.
Вернулись к машине. Когда уселись, Каретный искренне, почти умоляюще, сказал:
– Вернись сейчас в Дом Советов! Скажи этим болванам, что штаб охраняется! Что усилены караулы! В здании спрятан ОМОН! Быть может, это удержит дурака от глупостей! А иначе будет буза!
Он тронул машину. Хлопьянов старался расслышать в его словах неискренность и подвох. Не мог – Каретный был огорчен, озабочен. И впрямь боялся кровавой стычки.
Подкатили по набережной к Дому Советов. Высаживая Хлопьянова у зеленых тучных зарослей, сквозь которые к белому зданию вел розовый гранитный портал, Каретный сказал:
– Пока!.. Не исключаю, что еще сегодня встретимся!..
Укатил, оставив Хлопьянова у каменных ступеней, на которых группа людей размахивала красными флагами и что-то выкрикивала в мегафоны.
Хлопьянов стоял на гранитных ступенях перед вечерним Домом Советов, чьи окна отражали закат, и казалось, в доме бушует пожар, и было страшно смотреть на этот пламенеющий, до неба, Дворец.
Еще недавно, днем, проникнув к врагу, действуя в глубоком тылу, он раздобыл информацию, показавшуюся ему драгоценной. Чувствовал себя победителем. Находясь среди лукавых врагов, он ничем не выдал себя. Слился с ними. Был, как они. Это внешнее слияние с противником и внутреннее, неразгаданное противодействие создавали ощущение успеха. Так продолжалось до той поры, пока Каретный наивно и простодушно не показал ему узел связи. Раскрыл подходы и подступы. Незащищенную щель в ограде. Тропу сквозь бурьян. Действующие телефонные линии. Затем умолял предупредить Офицера о засаде ОМОНа, отговорить от захвата штаба. С этого времени чувство успеха исчезло. Он испытывал беспокойство. Не он управлял противником, владея полной информации, а им управляли, открывая ему часть информации, тщательно скрывая другую. Это неполное, усеченное знание побуждало действовать, толкало его на ошибки. И эти ошибки, как бы он осторожно ни действовал, были почти неизбежны.
Что он скажет Красному генералу, докладывая о рейде к врагу?
Скажет, что увидел незащищенный командный пункт, действующие линии связи, растерянность Каретного, желающего обмануть защитников Дома Советов, напугать несуществующим ОМОНом, отвадить от захвата. Хлопьянову поверят, последует захват. В бурьяне, сразу за прогалом в заборе, проследует скоротечная стычка, огонь автоматов, кровь. Глазки телекамер зафиксируют трупы, захваченных террористов, и ночью, в экстренном выпуске, люди узнают о «бандитах из Белого Дома, об убийцах и наркоманах, засевших в Парламенте, об арсеналах оружия». Последует немедленный штурм, войсковая атака, жестокая расправа.
Нет, он построит доклад иначе. Расскажет, что ему устроили демонстрацию, пытались ввести в заблуждение, показали неохраняемый штаб, работающие линии связи, незащищенный проход в заборе. Цель демонстрации – заманить в засаду защитников Дома Советов, спровоцировать пролитие крови, выставить их перед публикой, как кровавых террористов и потом уничтожить.
Однако ему не поверят. Его заподозрят в обмане. Он, допущенный в штаб врага, будет казаться врагом. Разносчиком дезинформации. Его заслали враги в Дом Советов, чтобы он воспрепятствовал захвату незащищенного бункера, где работают телефонные линии и можно связаться с округами и армиями. Вызвать верные части на поддержку Дома Советов, решить проблему власти, отстранить узурпатора, спасти страну от разгрома.
Хлопьянову не поверят, запрут под замок, а сами двинутся к штабу…
Так думал Хлопьянов, медленно поднимаясь по ступеням Дворца. Какой-то подросток с красным бантом на робе поднял в знак приветствия сжатый худой кулак.
Он вошел в кабинет Красного генерала в момент, когда его хозяин насупясь, недовольно пощипывая стальной ус, слушал Офицера. Тот говорил присутствующему тут же Трибуну, но сердитые слова обращал генералу. Покосился недовольно на вошедшего Хлопьянова, хотел было умолкнуть. Но столь велика была в нем энергия раздражения, столь силен запал, что он продолжал:
– Не хочу, не имею права потворствовать трусости и никчемности руководства! Есть прямая возможность уже сегодня переломить ситуацию в нашу пользу! Не использовать эту возможность – значит совершить предательство! По отношению к армии, народу, России! – он говорил истерично, возвышая голос, с усвоенной интонацией агитатора, выступающего часто на митингах. – Своя агентура докладывает, штаб СНГ голый, не защищен, Богом забыт! Его надо брать немедленно! Оттуда мы выйдем на связь с верными нам частями, обеспечим в течение суток их прибытие к Дому Советов! Это наш шанс! Мы обязаны его использовать!
– Где обещанная вами бригада? – враждебно перебил его., – Вы сказали, что к моменту «чэпэ» она явится со штатным оружием и займет оборону Дома Советов! Где она, я вас спрашиваю!.. Один обещал привести казачье войско, другой – полк, третий – дивизион гаубиц!.. Привели десяток отставников, да десяток ряженых с деревянными саблями!.. Все брехня!
– Как обещал, так и будет! – срываясь на фальцет, выкрикнул Офицер. – Мне нужна связь, и я ее добуду! Кто-то делает черновую работу, идет в войска, устанавливает связь с офицерами!.. А кто-то играет в политику, мечтает стать Президентом, чтобы ему на блюдечке принесли ключи от Кремля!
– Я тоже выступаю за действие! – Трибун, нахохленный, маленький, сжатый, как пружина, говорил сорванным на митингах голосом. – Самое страшное – держать народ в бездействии! Мы готовили народ к этому часу, тренировали его, выводили на улицы. И теперь пришла пора действовать! Я за что, чтобы взять этот чертов штаб! Пусть военные его забирают! А мы с народом поддержим, создадим у штаба еще один очаг сопротивления! Два очага восстания – с этим враги не справятся!
Генерал враждебно блеснул на Трибуна белками. Не ответил. Обратился к Хлопьянову:
– Доложите, что видели и узнали. – Объясняя его появление в кабинете, добавил: – Это наш верный товарищ. Взаимодействует лично со мной.
И Хлопьянов, стараясь оставаться бесстрастным, придавая рассказу черты агентурного донесения, поведал обо всем так, как было на самом деле.
Генерал внимательно, насупленно слушал. Когда Хлопьянов закончил, спросил:
– Ваши выводы?
– В районе узла связи готовится засада, в которую стараются заманить защитников Дома Советов. Нападение на узел связи с применением огневых средств, возможные перестрелка и жертвы дадут противнику повод трактовать защитников парламента как уголовников и террористов, оправдают штурм Дома Советов как адекватный, социально необходимый ответ.
– Подставка! – зло перебил Офицер, и Хлопьянова поразила бледность его лица, из которого гнев высосал все живые соки. – Вы – человек-подставка! Пусть вами займется особист и проверит ваши показания! Ваши связи и маршруты передвижения! Таких, как вы, запускают в наши ряды, и они организуют развал! У меня есть собственная агентура, и я сделаю то, что считаю нужным!
– Народ ждет решительных действий! – поддержал его Трибун, отворачиваясь от Хлопьянова, словно отказывая ему в знакомстве. – Надо брать узел связи, а народ поддержит группу захвата!
В дверь постучали. Вошел и козырнул Морпех:
– Товарищ генерал, вас просят к генералу Ачалову!
Красный генерал поднялся. Было слышно, как хрустнули суставы под его камуфлированным мундиром.
– Запрещаю самовольные действия! – сказал он. – Все приказы идут через меня и исходят непосредственно от министра обороны!
Он выпустил из кабинета присутствующих, запер дверь. Удалялся по длинному, закруглявшемуся коридору, Офицер едко сказал Хлопьянову:
– Будь у меня особист, я бы уже знал, что вы за птица и откуда вы к нам залетели! – вместе с Трибуном они ушли в другую сторону коридора, что-то энергично друг другу высказывая.
Хлопьянов стоял, оскорбленный, беспомощный. Пойманный невидимой цепкой рукой, позволявшей ему дышать, но лишавшей возможности двигаться.
«Инверсия – думал он. – Это и есть инверсия!.. Когда любая моя информация, доставленная друзьям от противника, служит противнику!.. Я тот, кто служит противнику!..»
Глава тридцать пятая
Когда он выходил из Дома Советов, стеклянный вестибюль был полон народа. Пожилые военные в поношенной форме. Женщины с кульками, по виду беженки. Дети с испачканными испуганными лицами, похожие на зверьков. Все стремились проникнуть в здание, каждый со своей заботой и просьбой. Милицейский наряд охраны сдерживал их напор, не пускал, угрожающе демонстрировал короткоствольные автоматы.
Хлопьянов протиснулся сквозь плотные, горячие, пахнущие прелью и потом ряды и оказался на улице в сумерках, среди ветряных багряных полотнищ, под которыми клубилась толпа, рокотала, выкрикивала. Фонари опускали на головы рассеянные колпаки света, и в этих мутных конусах кипело, моросило, испарялось, словно толпа окружала котлы с булькающим варевом.
Хлопьянов издали, по особой плотности и густоте толпы, по мегафонному рокоту и ответному гулу, определил место, где выступал Трибун. Протиснулся, получая толчки и удары локтей и увидел его, – взведенный, как курок, воздел вверх острое дергающееся плечо, помогая стиснутым дирижирующим кулаком. Трибун стоял на ящике. На него были направлены лучи нескольких автомобильных ламп. Телевизионные камеры снимали его, – энергичное широкогубое лицо, худое запястье, красный бант в петлице, круглая эмблема с его собственным изображением. Трибун чувствовал на себе серебристые лучи света, пристальные глазки телекамер. Возбуждался, позировал, посылал в толпу длинные горячие тирады.
– Пусть преступники и переворотчики не рассчитывают на животную покорность народа!.. Народ – не раб!.. Мы сбросили Гитлера и сбросим Ельцина!.. Сегодня сюда пришли десять тысяч!.. Завтра придут сто тысяч!.. Послезавтра миллион!.. Миллиону не страшны автоматы и танки!.. Товарищи, сейчас по моему сигналу мы пойдем маршем по Москве в сторону Белорусского вокзала, и дальше, по Ленинградскому проспекту, и создадим в районе Аэропорта еще один очаг сопротивления!.. Эти очаги будут множиться, и пусть московская земля горит под ногами узурпатора!.. Красная Москва дает отпор государственному перевороту Ельцина!..
Телекамеры методично проглатывали его слова, жесты, красное, появившееся за его спиной полотнище, маленький, плотно стиснутый кулак, в котором были зажаты невидимые постромки, управляющие толпой. Она то замирала, слушая его клики. То сама начинала громогласно, единым дыханием, скандировать:
