Флаерос потом так и не смог понять, как у него хватило смелости задать свой вопрос этому человеку, который одним глазом глядел на него через стол и был в этот момент похож на ястреба, сознающего, что беспомощная добыча стиснута его когтями и ни за что не сможет вырваться.
— Вы сказали, что почувствовали бы, если бы она умерла. Разве такое возможно?
Ястребиный взгляд дрогнул.
— Я был одним из четырех простолюдинов, которых заставили участвовать в колдовстве, когда на Эмбру Серебряное Древо наложили первое заклятие, — задумчиво сказал Громовая Арфа. — Она тогда была еще совсем ребенком. Волшебник ее отца называл нас «якорями». Позже я слышал, что волшебство, которое, насколько я помню, проделывалось с камнями и как-то связывалось через них с нами, было частью другого большого заклятия, которое маги называли «живым замком». Мне так и не удалось выпытать у кого-нибудь, что это значит, или даже просто удостовериться, что эти слова имеют какой-то смысл. Но, возможно, дело только в том, что у меня никогда не было воза-другого монет, которые придали бы моему вопросу достаточный вес, если ты понимаешь, что я имею в виду.
Флаерос кивнул, и они некоторое время молча потягивали из кружек успевшее нагреться пиво. Молодой бард поглядел вокруг, но увидел за другими столами лишь несколько человек. Никто не трапезничал поблизости, и лишь три барда с нескрываемой тоской смотрели в их сторону — оттуда, где они сидели, казалось, что здесь, в дальней части большого зала таверны, совсем темно.
— Ах, Флаерос, Флаерос, — произнес после долгой паузы старый бард, и в его голосе чувствовалось то же самое колебание, которое совсем недавно испытывал Флаерос. — Тебе когда-нибудь приходилось слышать рассказы о том, почему Черные Земли и Серебряное Древо, соперничавшие на протяжении многих веков, стали в последнее время такими… смертельными врагами?
— Нет, — нетерпеливо откликнулся молодой бард. — Прошу вас, расскажите мне об этом! По-моему, это одна из тех вещей, которые, как всем кажется, общеизвестны, поэтому никто о них не говорит. Пожалуйста!
— Ладно, — сказал старый бард, внимательно разглядывая пивную кружку. — Правда, сейчас у меня нет настроения произносить высокие слова и искать красивые эпитеты, поэтому буду говорить просто. Один человек, которого называли Золотым Грифоном, был довольно хорош собою, и за это его любили многие дамы. Ну, и… короче говоря, именно он и был отцом Эмбры Серебряное Древо. Когда Фаерод Серебряное Древо стал догадываться об этом, он убил свою жену, наложил на дочь заклятие, из-за которого она превратилась чуть ли не в рабыню, и объявил войну барону Черных Земель.
— Да помилуют нас Трое, — испуганно воскликнул Флаерос. — Так неужели все эти многолетние кровопролитные войны начались из-за того, что пара дворян не смогла вытерпеть, когда у них засвербело между ног?
После его слов наступила тишина. Она длилась все дольше и становилась все тягостнее, и молодой бард вдруг почувствовал, что к его горлу подступил плотный комок. Наверно, с запоздалым испугом подумал он, его замечание оскорбило великого Индероса Громовую Арфу.
Старик тяжело опустил на середину стола свою кружку — она пусто брякнула, — и ощущение холода в душе Флаероса усилилось. Юноша, застыв в неподвижности, смотрел на старческую руку, которая все никак не выпускала ручку кружки. Старик и юноша еще довольно долго сидели в молчании и неподвижности. Затем Индерос убрал руку, и Флаерос услышал чуть слышный шепот:
— Ах, но как же она была хороша!
С этими словами старый лев поднялся с места — он двигался так, будто был когда-то отличным фехтовальщиком, да к тому же еще и славным танцором, безмолвно сделал молодому человеку прощальный жест и, не оглядываясь, зашагал через полутемную таверну.
Флаерос торопливо взмахнул рукой в ответ, но едва его рука успела упасть, как он вскочил с места, едва не опрокинув стул: дойдя до двери, старый бард обернулся и чуть заметно кивнул ему.
Этот человек, называвший себя Индеросом Громовая Арфа, был на самом деле бароном Черных Земель!
Во имя Троих! Когда он ляпнул…
Взгляд юноши вдруг упал на выглядывавшее из-за висевшей неподалеку занавески лицо — лицо человека, пристально наблюдавшего за ним, изучавшего Флаероса Делкампера с таким вниманием, как будто каждый прыщик на щеке, каждый бесцельный взгляд, даже дыхание барда могли выдать множество важных тайн.
Он никогда прежде не видел этого соглядатая, но что-то в этом человеке заставило Флаероса сглотнуть слюну и быстро усесться на место. Он не смог бы с уверенностью сказать, что же вызвало его опасение: у незнакомца, одетого в кожаный костюм, наподобие тех, в которых ходят лесники, была непримечательная внешность, а на окаймленном коротко подстриженной бородкой лице рисовалось приятнейшее выражение.
Однако Флаерос так поспешно потянулся к своей кружке, что чуть не выронил ее. Он очень старался показаться незнакомцу молодым и ничего не понимающим человеком и мысленно напоминал себе, что он и впрямь таков, хотя, возможно, уже не в такой степени, как всего лишь час тому назад. Его жизнь вполне могла оказаться в прямой зависимости от того, насколько убедительно он покажет миру свою юношескую невинность.
Он надеялся, что ему успешно удавалось прикидываться дураком. Как бард, он
Невнятный ропот, который так долго убаюкивал ее, превратился в громкое журчание воды, и этот звук сразу вернул ее в состояние панического страха и мучительной боли.
— Нет, — выкрикнула она в бесконечную темноту. — Я не могу спасти их! Я их всех люблю, но
С этими словами она рывком села и уставилась перед собой в пространство, ничего не видя, все еще до конца не проснувшись. Мужчина, лежавший неподалеку на одеяле, нахмурился. Он пробудился при первом же ее стоне. Вот уже несколько дней они дремали по очереди, вполглаза и все время дежурили рядом с нею, ожидая, когда же она придет в себя.
— Она очнулась? — послышался негромкий встревоженный голос из другого угла прибрежной пещеры, но огромный воин, поспешно опустившийся на колени рядом с волшебницей, резко махнул рукой, призывая к тишине, и говоривший тут же умолк.
— Госпожа, — произнес Хоукрил, утихомирив свой мощный бас почти до шепота. — Девочка, вернись к нам. Мы все здесь… Ты нас всех спасла.
Все так же глядевшая перед собой невидящим взглядом женщина вдруг задрожала всем телом. Впервые за все эти дни ее пальцы, стиснутые так, что костяшки побелели, разжались, и Камень выкатился из рук Эмбры.
Хоукрил молча поймал его, прежде чем он скатился в воду, и подкинул на ладони.
Эмбра не то попыталась что-то сказать, не то просто вздохнула, и воин, чуть не отбросив Камень прочь, поспешил подхватить вновь обмякшее тело девушки и осторожно — нет, нежно — опустил ее на расстеленные одеяла. Бросив через плечо взгляд назад, где в углу пещеры шепотом переговаривались двое его спутников, он пожал плечами. Ну и пусть смотрят и, если захотят, смеются.
Латник с бесконечной осторожностью нагнулся над измученной, бледной женщиной и крепко поцеловал ее в губы. Несколько мгновений она лежала безучастно, а затем ее губы медленно раздвинулись, прижались к его рту, и она всем телом подалась вперед, будто готова была ответить на поцелуй.
Изящная рука поднялась, прикоснулась к заросшему жесткой щетиной подбородку, погладила щеку, а затем мягко оттолкнула лицо мужчины. Приоткрытые губы Эмбры Серебряное Древо шире раздвинулись в улыбке, голова немного повернулась набок, и девушка уснула. Но теперь это был мирный спокойный сон, она продолжала улыбаться, и ее руки больше не напрягались, стискивая круглый камень, который был в состоянии изменить весь мир.
Внезапно вспомнив о мощи, лежавшей у него на коленях, Хоукрил Анхару осторожно прикоснулся к Камню, подавил мощный порыв зашвырнуть его подальше в мчавшиеся мимо воды реки и задумчиво взвесил на ладони. Ему показалось, что в серо-буром булыжнике что-то пробуждается и бьется, шепотом
