– В сапогах топтались на берегу. В русских сапогах.

– Как в русских?

– А так… Видишь, вмятины?… – но на всякий случай уточнил у мохнатого проводника: – Твои родимцы в сапогах ходят?

Куши долго что-то объяснял, делал руками сложные знаки.

– Ну? – не выдержал Иван. – Что говорит?

– А он не говорит, он показывает, – развел руками Тюнька, почти ничего не понявший из взволнованных слов Татала. – Он показывает, что тут высаживались на берег не мохнатые.

Спросил Татала:

– Апонцы? – и, не дослушав, кивнул Ивану: – Может, апонцы…

– Тюнька! – покачал головой Иван. – Плохо служишь.

– Да почему?

– Возьми Агеева, следуйте впереди осторожно, как говорит маиор, заглядывайте за каждую скалу, за каждый каменный выступ. Увидите что подозрительное, сразу дайте отмашку. – А казакам приказал: – Ни звука!… Тихо идти, на цыпочках!…

Далеко идти не пришлось.

Уже с первого поворота, оборотясь, прижав руку к губам, монстр бывший якуцкий статистик дьяк-фантаст Тюнька дал отмашку.

– Ну, чего там? – приблизившись, шепнул Иван.

– Голова лежит.

– Ты чё, Тюнька! Чё несешь такое?

Тюнька растерянно перекрестился:

– Вот те крест! – и присмирнел неожиданно: – Знакомая, кажись, голова.

– Как знакомая?

– Да Похабина, кажись, голова.

– Спятил?

Оттолкнув локтем дьяка-фантаста, Иван легонько глянул в щель между растрескавшимися, густо поросшими мхом камнями. Досадливо оттолкнул локтем прильнувшего сбоку Щербака.

За каменной осыпью, неряшливо попортившей низ обрыва, начинался долгий и широкий песчаный пляж. Ровный, как стекло, хорошо убитый, пляж тускло отсвечивал, как влажное зеркало. Море, вздыхая, накатывало на песок длинные плоские языки, взбивало мутную пену. Длинные языки, вкрадчиво шурша, с двух сторон, играючи, обходили голову Похабина, торчавшую так, будто Похабин вдруг в пески провалился. Еще полчаса, отметил про себя Иван, и захлебнется голова рыжего Похабина.

Сплюнул.

Как может захлебнуться мертвая голова?

А она мертвая?…

Иван присмотрелся, но крови нигде не увидел. Да и какая на песке кровь? Да и голову, выкатило, наверное, волнами.

Пожалел рыжего. Вот ведь как чувствовал рыжий. Вот сильно не хотел подниматься на борт бусы, плыть с монахом. Что случилось на бусе, если голову Похабина выкатило волнами на песок? Не могла голова сама оторваться.

Шагах в трех от рыжей головы Похабина остановилась, выбежав из-за камней, тоже рыжая лиса. Настороженно приподняла правую переднюю ногу, тявкнула, как собака, сделала неуверенный шажок.

Потом еще один.

Вытянув нос, жадно втягивала в себя влажные запахи.

Голова Похабина чихнула. Лиса отскочила, а Иван вздрогнул.

Чихнув, голова Похабина, обращенная бледным лицом в сторону Ивана, сморщилась жалобно, отплюнула набившийся в бороду песок, и выругалась. Да так кудряво, что лиса отступила еще на пару шагов. Иван перекрестился и спросил:

– Зачем ругаешься?

Голова Похабина медленно открыла глаза и снова выругалась.

Крепко сторожась, толкая друг друга локтями, часто кладя крестное знамение, казаки спустились на пляж и обступили голову.

– С небрежением жизнь творишь… – укорил Похабина Иван, останавливаясь над самой головой. – Когда-то сам говорил, что из чахотошных… – И догадался: – Стоя, что ль, вкопан?…

Голова моргнула, отплюнула песок и выругалась. «А говорил, убивать не будет! – услышал Иван хриплый сердитый шепот. – А говорил, что оставит жизнь!»

– Да кто говорил?

– А брат Игнатий.

– Да ты погоди, Похабин, – удивился дьяк-фантаст Тюнька, попытавшись за уши приподнять говорящую голову. – У тебя что, и тело есть?

Похабин обиделся:

– Почему ж нет? Есть. Только временно закопанное.

– Тогда чего жалуешься? – укорил Похабина дьяк-фантаст. – Сказали тебе, что убивать не будут, так ведь и не убили. Вот радуйся, живой ты. Если ты, конечно, живой.

– Отрыть меня надо, – беспокойно моргнул Похабин. – Вода скоро рот зальет, и спина чешется.

Пожаловался:

– Озяб я.

– А буса где?

– В море?

– А ты почему на берегу?

– Выброшен.

– Как такое случилось? – спросил Иван, чувствуя холодный взгляд чугунного господина Чепесюка.

– А так случилось… – непонятно прохрипел Похабин, отплевывая попадающий в бороду песок. – Монах, значит, один затеял уйти в море… Мне сказал, что, дескать, не будет убивать. Не хочешь идти с нами, сказал, сиди на берегу, дурак. Жив останешься, когда-нибудь отыщем… Я говорю, а чего ж не останусь жив на берегу? Я обязательно останусь. А брат Игнатий засмеялся. До этого вообще хотел бросить меня в море, да воспротивились казаки. Похабин, сказали, плохому нас не учил, надо по-человечески поступить с Похабиным. И поступили по-человечески, не бросили в море. Вывезли на берег, для надежности всадили в яму… – Похабин отплюнул набивающийся в рот песок и выругался: – Еще полчаса и затопило бы приливом…

– Погоди, Похабин, – остановил Иван говорящую голову. – Кто вывез тебя на берег?

– Я ж говорю, монах.

– Брат Игнатий?

– Ну да. Гореть ему в аду!

– Да почему же он вывез тебя на берег?

– А я на него кричал. Просил казаков не ходить с ним.

– Куда не ходить? Почему кричал?

– Монах брат Игнатий, подведя бусу к берегу, прямо с утра ударил по дикующим, – хрипло объяснил Похабин. – Сказал, что возьмем у дикующих припас и сразу уйдем. Сказал, что не будем ждать ни тебя, ни господина Чепесюка. Загрузимся съестным, сказал, отнимем у мохнатых мяхкую рухлядь, и уйдем… А вышло совсем не так. На выстрел из пушечки набежало столько дикующих, что пришлось отводить бусу от берега… Алешку Ихина убило стрелой… Я стал кричать на монаха, зачем он порушил общий план? Теперь дикующие обиделись, кричал я на него, они барина Крестинина не пропустят к берегу, а строгий господин Чепесюк вырежет тебе язык, брат Игнатий, чтобы не брался больше командовать!… А монах в ответ приставил саблю мне к горлу. Ему, дескать, не указ отныне ни строгий господин Чепесюк, ни барин Крестинин. Пускай сперва поймают!… И обидно захохотал… И по лицу ударил… Хорошо, что не сабелькой, – Похабин снизу вверх испуганно покосился в сторону господина Чепесюка. – А потом брат Игнатий приказал свезти меня на берег и вбить в яму.

– Повесить! – выкрикнул маиор, с ненавистью втыкая сабельку в песок.

– Кого? – испугался дьяк-фантаст.

– Попа поганого!

Тюнька успокоился, а Похабин вяло пожевал губами:

– Теперь не повесишь… Теперь уйдет…

– Куда собрался монах?

– В сторону Апонии.

– А люди?

– Чего ж люди?… Людей он подбирал сам…

– А Карп Агеев?

– А Карп молчит… Он один… – Похабин пожевал губами, отплюнул долетевшую до него пену, и прохрипел с укором: – А ты оставил меня на бусе, барин…

– Откопайте Похабина!

Палками и обломками дерева, в изобилии валявшимися на берегу, потом просто руками казаки начали торопливо отрывать Похабина из песка, а он плевался слюной:

– Не будет ждать брат Игнатий… Сказал, что уйдет в Апонию… Сказал, что нам Бог поможет… – Вдруг вычислил среди казаков незнакомого человека в