двумя зверски голодными сыщиками в считаные минуты и заполировано миской квашеной капусты.

Роман достал диктофон, Антон – блокнот. Наглядный урок начался.

Однако вопреки ожиданиям Дзюбы никаких невероятных откровений из беседы с Фроловым не получилось. Оно и понятно, Денис не был ни подозреваемым, ни обвиняемым, он не пытался ничего скрыть или о чем-то солгать, он просто рассказывал то, что видел или знал.

– Но вот на что обрати внимание, – говорил Антон. – Существуют внешние проявления сосредоточенности или, наоборот, рассеянности внимания. В любом разговоре, если у человека нет цели солгать или не подставиться, наступают моменты, когда ему делается откровенно скучно, внимание рассеивается, человек отвлекается и начинает думать о своем. Это нормально. Так и должно быть. А у Фролова за все время беседы ни одного такого момента не было, он с первой до последней секунды был сосредоточен и внимателен.

– И как ты это объясняешь? Почему ему были интересны все мои вопросы? – с любопытством спросил Дзюба.

– Ты не понял, Рома, – рассмеялся Антон и сунул в рот несколько маленьких фигурных соленых крекеров. – Ему не вопросы твои были интересны, а их логика, их последовательность, их связанность друг с другом или, наоборот, резкие переходы от одного аспекта к другому.

– Почему?

– Ну, он же сам сказал, что хочет писать детективы, вот и учится, наблюдает, как опера опрос проводят, ему для будущей нетленки пригодится.

Дзюба озадаченно почесал затылок.

– То есть получается, что мы его опрашивали, а он изучал методы нашей работы?

– Вот именно. Поэтому и был внимателен и сосредоточен, не отвлекался. Мы работали – и он работал.

– То есть он нас с тобой использовал, да? – Глаза Романа недобро сузились.

– Да, – весело подтвердил Сташис. – И ничего плохого в этом нет. Мы ведь тоже его использовали, и даже дважды: и для получения информации о конфликтах, и для тренировки.

Дзюба набычился, на скулах шевельнулись желваки.

– Ненавижу, когда меня используют.

– И зря, – пожал плечами Антон. – Все люди так или иначе используют друг друга. Просто потому, что люди нужны друг другу. Нужны по самым разным причинам и соображениям. Если бы не были нужны, они бы не общались. Если бы не общались – не родился бы язык как средство общения. Раз мы все разговариваем, раз существуют с незапамятных времен самые разные языки, значит, потребность друг в друге – это норма человеческой цивилизации. Там, где потребность, – там ее удовлетворение, а где удовлетворение потребности – там уж рядом и использование. Не надо так комплексовать по этому поводу, Ромка. Нет ничего плохого или унизительного в том, чтобы быть кому-то полезным.

Дзюба смотрел на него с недоверием.

– А почему тогда считается неприличным кого-то использовать? Без конца слышу: он негодяй, он меня использовал, или она сука, она меня использовала… Само слово какое-то неприятное.

– Ромка, это все иллюзия, – вздохнул Антон. – Нормальное слово. Не парься.

Когда он закрыл дверь за Дзюбой, оказалось, что уже час ночи. Сна не было. Антон ворочался с боку на бок и перебирал в голове возможные варианты развития событий после того, как Трущёв, наконец, оформит развод и начнет готовиться к свадьбе с Элей. Все иллюзии, все обман. Он почему-то был уверен, что такое устройство его семейной жизни может длиться годами, пока дети не вырастут. Эля всегда будет чувствовать себя ответственной за Степку и Василису, оставшихся без матери по вине ее мужа, и будет счастлива хоть чем-то помочь. С чего он взял, что так будет всегда? Почему ему не приходило в голову, что Эле такая жизнь может надоесть? Что она просто устанет, в конце концов? Что она захочет иметь собственную семью и собственных детей? Что она полюбит мужчину, который не согласится с таким распорядком жизни? Ему казалось, что он хорошо знает няню, и от нее ничего подобного ожидать не придется. А выяснилось, что он совсем ее не знает. Он видел ее такой, какой ему было удобно: умной, красивой, доброй, ответственной и очень-очень виноватой. И ничего другого видеть в этой женщине не хотел.

Все оказалось иллюзией…

Алексей Юрьевич Сотников в свой офис на заводе «Кристалл» раньше полудня обычно не являлся. И не потому, что любил поспать подольше. Вставал он рано, но утренние часы, когда глаз был еще свежим, предпочитал посвящать работе: смотрел подготовленные женой эскизы или ловил то, что упустил раньше, в собственных изделиях.

И очень не любил, когда его отвлекали, отрывая это самое чудесное утреннее время, эти уникальные неповторимые два-три часа, в течение которых глаз видит то, что не смог увидеть и оценить накануне.

Поэтому, когда около десяти утра раздался звонок на мобильный, Сотников скривился от разом нахлынувшего раздражения. Номер, высветившийся на дисплее, был незнакомым.

– Сотников Алексей Юрьевич?

И голос, звучавший официально и почему-то сердито, тоже был незнакомым.

– Я вас слушаю.

– Следователь следственного комитета Разумов. Вы знакомы с Леонидом Константиновичем Курмышовым?

– Да, конечно, – забеспокоился Сотников. – А что случилось? Лёня попал в аварию?

– В аварию? Почему именно в аварию?

Ювелиру показалось, что в голосе следователя Разумова проскользнула насмешка.

– Лёня очень неаккуратно водит машину… Что с ним? Он в больнице? Или…

– Или, – равнодушно подтвердил следователь. – Но это не точно. Нам нужно, чтобы вы приехали и опознали тело.

– Тело? Какое тело… – в ужасе забормотал Сотников. – Что вы говорите такое… Я не понимаю.

– Алексей Юрьевич, – голос Разумова стал мягче, теперь в нем слышалось уже участие, – вы хотя бы в курсе, что Леонид Константинович Курмышов пропал несколько дней назад?

Ювелир тяжело опустился на стул и обмяк, мышцы отказывались держать спину.

– Я знаю, что его искали. Мне в пятницу звонили с его фирмы… нет, не так, мне звонили с моей фирмы и говорили, что приходил Араратян, начальник производства из «Софико», искал Лёню… У нас с Курмышовым офисы рядом, в одном здании. И все знают, что мы давние друзья. У него были назначены какие-то переговоры, а он не явился. Но я не беспокоился, потому что для Лёни это нормально – пропадать, не отвечать на звонки.

– Да, – подтвердил следователь, – именно Араратян и подал вчера заявление о розыске Курмышова. Мы пригласили его на опознание как заявителя, но он так бурно отреагировал… Через некоторое время позвонила его супруга и сказала, что у Вагана Амаяковича сильнейший гипертонический криз, пришлось вызывать «скорую», приехать на опознание он не может. И дала ваш телефон как самого близкого друга разыскиваемого Курмышова. Видите ли, как обстоит дело: у нас есть неопознанный труп, без документов, но приметы внешности совпадают с теми, которые указаны в заявлении Араратяна. Так что мы и сами не знаем, Курмышов это или нет.

– Да, – глухо проговорил Сотников. – Конечно, я все понимаю. Я приеду. Говорите, куда.

Хорошо, что жена дома, он сейчас не сможет сесть за руль. Конечно, Людмила тоже не железная, и поездка в морг для опознания выбьет ее из колеи, но все-таки она не так близко и давно знала Лёньку… И потом, опознавать-то не ей придется, ей даже не нужно будет входить внутрь, достаточно будет подъехать к зданию и посидеть в машине.

Возле здания бюро судмедэкспертизы курили на крылечке два крепких паренька, которые каким-то немыслимым чутьем угадали машину Сотникова и сразу подошли.

– Алексей Юрьевич? Пойдемте, мы вас проводим, следователь вас ждет.

– Мне пойти с тобой? – робко спросила Людмила, бледная до зеленоватости.

– Не нужно, Люленька, ты подожди здесь.

Сотников стиснул зубы, сказал себе: «Это нужно перетерпеть. Это всего несколько минут. Нужно просто