приказам. Какая новость! Но я все равно решила ответить:

— Я убиваю их потому, что они зло. Одержимые. Губящие все дьявольские бессердечные твари.

— Аналогично.

Я моргнула.

— И что бы это значило, черт побери?

— Я согласен с тобой. Поэтому и убиваю их.

— Но ты... один из них.

— Был. Теперь я изменился. Ты была права.

Я держала ружье нацеленным на его грудь, но Дэмьен не сдвинулся с места.

— Давай уже, рассказывай, — проворчала я.

— Когда я был на войне…

— Какой войне?

— Ну, на войне. Второй мировой. Какой же еще?

Так Дэмьен воевал во Второй мировой? Я окинула его взглядом с головы до ног. Мне говорили, что оборотни, живя вечно, всегда выглядели на тот возраст, в котором были обращены. Но у меня, конечно, не было особой возможности с ними поболтать и получить тому подтверждение.

— Ну, после Второй мировой было еще несколько войн, — заметила я.

— Но не такого масштаба.

И он был прав. Со времен последней войны, которая затевалась, чтобы прекратить все войны, тактика ведения боевых действий изменилась. Больше нет развернутых высадок на берега. У нас есть реактивные истребители, авианосцы и «умные» бомбы — лицо военной промышленности сегодняшнего дня. Американцы больше не сражаются с врагами лицом к лицу. Только я продолжаю этим заниматься.

Я помахала ружьем:

— Продолжай.

— Я участвовал в высадке союзных войск в Нормандии. Может, видела об этом кино?

— «Спасти рядового Райана».

Дэмьен поморщился:

— Я слышал, что в фильме те события показали достаточно точно, но в реальности все было намного страшнее.

— Ты его не смотрел?

— Просто не смог.

Дэмьен был оборотнем, проделывал невероятные вещи, но не мог вынести вида битвы, воссозданной в фильме. Я подумала, что, возможно, печаль в его взгляде — отражение не только вины за то, кто он есть.

— Я преодолел сектор побережья «Омаха» и вошел в какую-то французскую деревню. Мы шли на Берлин. Американцы с одного фланга, русские — с другого.

— Знаем, историю учили.

— Ну да. Так вот, там повсюду были немецкие солдаты. Снайперы, танкисты — чертов цирк. Их было больше, чем я думал. Они атаковали сразу, как только мы ступили на территорию Германии.

Дэмьен поменял позу: обхватил руками колени и сгорбил спину. Потом продолжил, глядя на свои руки:

— Из лесу вышли сотни оборотней, которые пронеслись по нашим рядам, как... как...

— Армия оборотней, — прошептала я.

Я слышала историю о гитлеровском легионе монстров, но еще не встречала человека, видевшего его собственными глазами.

— У нас не было серебряных пуль. Поэтому не имело значения, сколько раз мы в них стреляли — они все продолжали наступать, убивая все живое на своем пути. Сущая резня.

— А ты? Как тебе удалось выжить?

Он бросил на меня взгляд, потом отвел его.

— Я был молод и глуп. И хотел жить. Я не понимал тогда, что это значило. — Дэмьен сделал глубокий вдох, будто набирался смелости, и продолжил: — Увидев, что там творилось, я убежал и спрятался. Оружие против них не работало, а наши танки были слишком далеко, чтобы помочь. Да и не уверен, что они смогли бы — у них ведь тоже не было серебряных снарядов. — Он издал короткий лающий смешок. — Один из оборотней меня нашел. Я... я умолял оставить меня в живых.

Дэмьен отказывался смотреть на меня. Я молча ждала, когда он заговорит снова — да и что тут сказать?

— Я видел, как погибли многие мои друзья. На побережье, во время наступления, в том лесу. Мне было двадцать три, и я не хотел умирать. Поэтому и попросил того оборотня меня пощадить. Ошибка, за которую расплачиваюсь снова и снова.

— Что тогда произошло?

— Тот оборотень больше не был голоден, поэтому исполнил мое желание, превратив меня в себе подобного.

В комнате повисла тишина, когда Дэмьен вспомнил значение этой фразы, и я тоже ее поняла. Скольких же людей он убил, если его обратили еще в сорок четвертом? От возможных цифр голова шла кругом.

— Я стал одержимым. Ты даже не представляешь, что такое жажда крови, особенно если ты новообращенный. Просто слетаешь с катушек. В то время в Германии было несложно утолить голод. И так же легко получилось исчезнуть, так как весь наш отряд уничтожили и буквально растерзали на клочки, рассеявшиеся по всей стране. Я числился в списках погибших. С семьей больше не встречался. — Глубоко вдохнув, он медленно выдохнул. — Да и как я мог, превратившись в это?

У меня в душе зародилось сочувствие, которое я тут же беспощадно подавила.

— Пока что я не слышу ничего такого, что отличало бы тебя от остальных кровожадных подонков, убитых моими серебряными пулями за последние годы.

— А я и не говорю, что я другой. Я убивал — сначала в Германии, потом в России и разных уголках Европы. Тогда это было легко: людей много, никто и не замечал. Будучи солдатом, я делал то же самое. Только теперь врагом был каждый человек, и не имело значения, какая на нем форма и каким флагом он махал. Поначалу жизнь оборотня мне нравилась. Я так долго боялся — ведь в армию попал еще совсем мальчишкой, а до войны работал в доках Нью-Йорка. — Дэмьен глянул на свои руки — грубые, все в мозолях и царапинах. — Это тяжелая работа, но война намного хуже. Я так боялся смерти, но должен был пойти на войну. Тогда у нас выбора особо не было. Мир в разрухе, и либо мы его спасем, либо навеки попрощаемся со всем и всеми, кого любим. У меня все равно так и вышло.

— Ах, бедняжка, — съязвила я.

Губы Дэмьена слегка растянулись в подобии улыбки — как обычно.

— Когда тебя кусают, ты меняешься. Я говорю не только о физической трансформации. Вирус — или что там так действует — превращает тебя в эгоиста. Все, о чем ты думаешь, — следующий прием пищи и как выжить и процветать. «Я, я, я» — неустанно стучит в голове, словно гимн. Вот этот демон, Ли: совершенный и тотальный эгоцентризм.

— Социопатия, — пробормотала я.

— Именно, — подтвердил Дэмьен.

Я сделала мысленную зарубку рассказать об этом Эдварду. Сомневаюсь, что оборотни повально обращались за психиатрической помощью по поводу своего психоза, но не помешает проверить каждого, у кого проявлялись социопатические наклонности.

— Я оставался в Европе, пока последний член моей семьи не умер. Не хотелось встретиться с кем-то знакомым. Как бы я объяснил, почему жив?

— Разве твоя мама не любила бы тебя наперекор всему?

— Несомненно. Но мне было наплевать на мать, на любовь, семью и все, что по-настоящему важно. Меня заботил только я сам.

Я нахмурилась: эти слова говорил не тот Дэмьен, которого я узнала поближе и полю... — то есть,