— Слушай, Конни, скажи мне вот что…

В библиотеке вдруг появилась Серена. Она беспокойно простучала каблучками мимо сидящего у двери парня и прошла прямо к постели мужа.

— Чарли, с тобой все нормально?

— Да вроде.

— Чарли, тут этот юрист все названивает. Говорит, он какой-то адвокат и обязательно должен с тобой встретиться. Его зовут…

— Роджер Белл, — устало выдохнул Чарли.

— Точно. Что ему сказать?

— Ничего не говори. Пусть Жермен берет трубку.

— Ладно, — сказала Серена озадаченно, — но он просил передать, что должен получить от тебя ответ как можно скорее. Двадцать раз повторил. Что за ответ ему нужен, Чарли? Насчет чего?

— Он адвокат, — пояснил Крокер. — Хочет, чтобы я выступил с показаниями на процессе.

— На каком процессе?

— Неважно.

Чарли все ниже и ниже сползал по подушке.

Пипкас откинулся на спинку стула, разворачивая первую часть свежей «Джорнэл конститьюшн», — суетливый шорох-шелест, — чтобы дочитать последние новости по делу Фарика Фэнона и Элизабет Армхольстер, которая по-прежнему оставалась в печати просто «пострадавшей девушкой». Сгибая газетный лист, он бросил взгляд в окно. Невероятно! У ближайшей клумбы стоял на коленях Франклин со своей тяпкой! Откуда он взялся? Минуту назад никакого Франклина не было! Пипкас не видел и не слышал, как пришел садовник, хотя окно настежь и клумба совсем рядом. Окно открыла Марта — в такое чудное прохладное утро не нужен никакой кондиционер. Франклин словно вырос из-под земли новой ландшафтной кочкой — серо-коричневая куртка, серо-коричневые, как сама земля, лицо и руки, — пока Марта с Пипкасом были заняты газетой.

Марта оторвалась от второй части «Джорнэл конститьюшн» под названием «Горизонты Атланты» (газетный эвфемизм для «пригородов» вроде бедного старого Снелвиля, от которого час добираться до центра, грустно подумал Пипкас) и спросила:

— Боже, что это за «Пушка нашего Бомбардира»? Тут у нас анонс!

— Вот статья. — Пипкас протянул ей первую часть газеты. — Взгляни, это интересно. Политика опять поднимает голову.

— Нет-нет-нет, я сейчас не буду об этом читать. Просто интересно, случайная это двусмысленность или намеренная?

— Не думаю, чтобы «Джорнэл конститьюшн» позволяла себе двусмысленности, по крайней мере, с эротическим подтекстом. Эротическим, а не этнотическим, — улыбнулся Пипкас.

— А разве есть такое слово — «этнотический»?

— Ну, не надо придираться к словам. Похоже, в городе начали — не знаю, кто, но начали, — собирать средства в фонд защиты Фарика Фэнона, и пара черных из муниципалитета заявляют, что вся эта история, — ты не поверишь, — просто расистский заговор, чтобы опорочить «талантливого афроамериканского спортсмена». Поддержка муниципалитета и есть «Пушка нашего Бомбардира». Теперь это сплошная политика. Мэр сказал, что будет пресс-конференция, на которой он сделает заявление.

Глядя на Марту через элегантный круглый столик розового дерева, уставленный ажурными соломенными подставочками и целой флотилией серебряных и хрустальных вещиц, включая серебряную гондолу с откинутым тонким платком — уже пустую, поскольку он подмел все «Салли Ланн» вместе с омлетом, овсяными хлопьями, домашними колбасками и новоорлеанским кофе, — Пипкас болтал о политике, но думал совсем о другом.

«Кажется, сегодня она выглядит получше? Интересно, можно как-то убрать этот… жир на шее, на плечах, на спине? Есть ли какие-то способы? Скорее всего, нет. Как мы будем смотреться вместе? Мне всего сорок шесть, ей пятьдесят три. Каково будет появляться на людях с такой женой? Ноги у нее действительно великолепные, но, может, есть какая-то диета, упражнения, чтобы избавиться от полноты сверху? А что будет, когда ей стукнет шестьдесят, а мне только пятьдесят три? Что тогда? С другой стороны… ты посмотри вокруг, Пипкас! Ведь это Бакхед! Настоящий, чистокровный Бакхед! Посмотри на этот дом! На двор! На старого верного Франклина! А на стол посмотри! Столько серебра, что запросто хватило бы на дом с четырьмя спальнями в Снелвиле, бедном старом Снелвиле! Господи… Если Сирья выиграет этот чертов процесс — а она его выиграет, как пить дать, — придется бог знает сколько отстегивать на содержание ребенка, и я буду нищий, как мышь! Пиетари Пяйвяринта Пипкас — „Павви! Павви! Павви!“ — малютка Павви будет расти и есть, есть, есть, а деньги будут выдавливать из меня, как из тюбика с зубной пастой… еще восемнадцать лет! Да к тому времени я стану жалким стариком, только и мечтающим, что о хрустальном фениксе „ГранПланнерсБанка“! О хосс-поди, разве это жизнь!»

Он опять посмотрел на Марту, словно собираясь добавить что-то насчет истории с Фэноном, но на самом деле просто рассматривал ее и думал: «Вообще-то она симпатичная. И морщин не так много. Волосы хорошие, густые… крашеные? Кто ее знает… Тщательный макияж, даже за завтраком… простое платье, со вкусом выбранное, — ярко-синее, белые вертикальные полоски, короткое, демонстрирует ноги… Но шея… полная шея… массивная золотая цепь… Тоже без всяких изысков, но золота в ней до черта… Сирья… сокрушившая его, словно ангел мщения…» Ночью думал о Сирье… Иначе ничего не получилось бы, зачем себя обманывать… Сирья, какой она была в ту самую первую ночь в «Гранд Татар». Чулки у нее на ногах, это были именно чулки, а не колготки… Коричневые чулки из чистого нейлона со старомодными подвязками, желтенькие и зелененькие бантики… И больше ничего! Ни-че-го! Она встала посреди номера в одних чулках, а потом поставила ногу на стул, раскрыв перед ним промежность. Подушечки губ там покраснели — покраснели! — от желания. Она лизнула палец и погладила эти набухшие подушечки, бугорок между ними, истекавший тягучей смазкой, а лицо ее… но лицо Пипкас нарочно не вспоминал, мысленно заменяя его белым пятном, — в этой визуальной «скорой помощи» Сирья фигурировала безголовой, ведь ее лицо было воплощением подлости и предательства. Однако Пипкасу нужны были раскрытые бедра Сирьи, нужно было снова и снова вызывать их в воображении, иначе ничего не получилось бы с Мартой, у которой такая прослойка жира на плечах… Неужели ему придется теперь представлять себе безголовую Сирью Тирамаки, мать Пиетари Пяйвяринты Пипкаса… каждый раз??? Хватит, нечего на этом зацикливаться…

Когда они проснулись, то обоим было неловко. Что можно сказать женщине в ее возрасте? Или мужчине в его возрасте, если уж на то пошло… Одежда у него помялась, особенно рубашка, ни бритвы, ни зубной щетки Пипкас с собой не взял. Что ж, придется «ГранПланнерсБанку» потерпеть его небритым хоть раз за те годы, что он там вкалывает… пошли они все… Выручила газета. Теперь можно было что-нибудь обсудить, что угодно кроме того, о чем оба думали. Пипкас вызвался сходить за «Джорнэл конститьюшн» к почтовому ящику у склона зеленого холма-«груди», но Марта решила пройтись сама… хотя в этой части Бакхеда соседи не могут так детально наблюдать личную жизнь друг друга… Тем не менее, Марта в своем стильном полосатом платье и бельгийских домашних туфлях спустилась к дороге и принесла «Джорнэл конститьюшн».

— А что обо всем этом говорит противник Джордана, как его? Андрэ Флит?

Пипкас сперва не понял, о чем речь. Разговор насчет мэра, членов муниципалитета и истории с Фэноном начисто вылетел из головы. Наконец он вспомнил.

— Его выступлений тут, по-моему, нет. — Он еще раз проглядел статью.

С улицы вдруг послышались голоса — хихиканье и низкий, почти басом звучащий смех — откуда-то с Вэлли-роуд, у склона холма. Опять хихиканье, и веселый контральто протянул: «Ну и кто поверит, ты прикинь, а, подру-уга?» Смешки и хмыканье.

Пипкас вопросительно посмотрел на Марту.