Разочарованность Онегина в известном смысле глубже печоринской: поглядев, как оживленно хлопочет Печорин, влюбляя в себя княжну Мери, Онегин в искреннем недоумении пожал бы плечами: «И охота возиться человеку».
Ни один поэт небогат так интонациями, как Пушкин. В «Евгении Онегине» их непрерывная смена почти возведена Пушкиным в систему. Нежность, насмешливость, сухая точность, мечтательность, цинизм, грусть, ирония и т. д. сменяют друг друга два-три раза в строфе, непрерывный контраст настроений их взаимно подчеркивает и все время держит слушателя в напряжении:
«Сердца волнует, мучит, как своенравный чародей».[192]
Постоянной сменой утверждений и насмешек над тем, что только что утверждалось (моцартовский «смех над самим собой»), достигается уход во все более высокие планы. Есть люди, которым уже визитная карточка кажется неприкосновенной святыней. У Пушкина трудно найти что-нибудь над чем бы он в свое время не посмеялся (даже над любимицей Татьяной). Именно поэтому его «святая святынь» лежит на такой, почти недостижимой для исследования высоте.
Пушкин грустен, скептичен, насмешлив, порою циник, порою язвителен; и все же над всем этим, поверх всего этого — он умиротворен.
Нарочитая бодрость и проступающая сквозь нее грусть — обе перекрываются целомудренной благодарностью за всё: «за шум, за бури, за пиры» — за юность, за самую жизнь.
«Благодарность за жизнь» — это основное умонастроение Пушкина, может быть, основа его религиозности. Жизнь — незаслуженный подарок, было бы неблагодарностью критиковав его, привередничать, разделять полученные дары на хорошие и плохие. Все хорошо, даже страдания, даже смерть:
Все благо: бдения и сна
Приходит час определенный:
Благословен и день забот,
Благословен и тьмы приход.
Ища у Пушкина доказательств его жизнеутверждения (которое само по себе настолько очевидно, что стало уже общим местом), натыкаешься на странное явление: прямых высказываний у него здесь так же мало, как и в области религиозной. Вся убедительность в тоне, а не в прямом содержании его стихов; не в словах, а в том, что между словами. Любовь к жизни просвечивает у него сквозь насмешливость и грусть, не умаляясь ими. Грусть — необходимая составная часть жизни, без которой жизнь стала бы пресной, как еда без соли.
Парадоксальное словосочетание «милые мученья» — типично пушкинское. Насмешливость Пушкина есть особая благожелательность ко всему живому:
В сущности, коротким описанием петербургской белой ночи, деревенского вечера или свежевыпавшего снега сквозь окно Татьяниной спальни — любым описанием Пушкин больше высказывает свое жизнеутверждение, чем это можно было бы сделать пространной философской сентенцией.
