Как на празднике вампиров.

Во всяком случае, в этих ребятах было нечто ненатуральное. Как будто они играют некий спектакль с текстом, понятным только им самим.

— Они мне надоели, — пробормотал Пенс.

— А мне-то как! — ответила я, вздохнув. — Узнать бы, кто здесь развлекается, и по домам разойтись… Меня от этого серпентария уже выворачивает наизнанку. И кто сказал, что они забавные?

В это время дверь распахнулась. На пороге стояли Лариков и Никитич. Никитич молча прошел в комнату, и я испугалась. Он был какой-то странный. Будто что-то случилось. Что-то страшное.

Ларчик застыл на пороге, оглядывая всех.

— Я должен сообщить вам одну очень неприятную новость, — тихо сказал он. — Татьяна Дмитриевна Борисова только что покончила с собой.

В комнате повисла тишина.

Они стояли совершенно ошарашенные. Не меньше, чем мы с Пенсом. У Варлаамова на губах застыла улыбка, казавшаяся теперь совершенно идиотской и неуместной. Лада схватилась за стену, как будто собиралась грохнуться в обморок. Подл открывал рот, как рыба, выброшенная на берег, и его глаза были вытаращены. Грязнер нервно потирал руки и трясся мелкой дрожью, как перед эпилептическим припадком.

Я обернулась туда, где в тени стоял Виктор.

Но теперь его не было. Только хлопнула дверь — та, которая вела в коридор.

— Вы шутите? — нарушил тишину Варлаамов.

— Я? — удивился Ларчик. — Я что, похож на человека, способного так шутить? Нет, милые мои, я не шучу. Татьяна Борисова действительно покончила с собой, и, что самое во всей этой истории печальное, некто довел ее до самоубийства как раз вот этими самыми глупыми и беспринципными шутками. Не надо вам объяснять, что с этого момента шуточки стали уголовно наказуемым деянием.

— Что вы хотите этим сказать? — встрепенулся Подл.

— Лично я считаю, что произошло не самоубийство.

Он сделал эффектную паузу и зловещим голосом изрек:

— Я считаю, что в данном случае мы имеем дело с убийством.

— А кто вы, собственно, такой? — мрачно спросила Лада. — Почему вы берете на себя полномочия милиции?

— Да все просто, — улыбнулся Ларчик. — Я и есть милиция. Вот и беру эти полномочия. Поэтому мне бы хотелось все-таки разобраться в ситуации. Итак, нам с вами придется провести некоторое время в тесном контакте и прояснить кое-какие вопросы. Что же произошло в вашей компании? Почему Татьяна Дмитриевна вдруг стала подвергаться письменному терроризму, доведшему ее до самоубийства? Насколько я понимаю, вы ведь являетесь ее близкими друзьями, не так ли?

Варлаамов рассмеялся. Лариков посмотрел в его сторону и спросил:

— Вы смеетесь? Вы хотите возразить мне?

— Нет, — покачал Варлаамов головой. — Просто непонятно, почему вы решили, что все, собравшиеся здесь, близкие друзья нашей Тани.

— Но ведь она вас пригласила на праздник!

— Вот это-то до сих пор мне и непонятно, — признался Варлаамов. — Потому что Танечка по совершенно непонятным причинам пригласила на свой праздник именно тех людей, которые ее больше всего ненавидели.

— И вы в том числе? — поинтересовался Ларчик, не обращая внимания на замешательство остальных.

— И я в том числе, — шутливо поклонился Варлаамов. — Только в отличие от остальных я ненавидел не Танечку. Я ненавижу Никитича. Как вам мое чистосердечное признание без тени раскаяния, друзья мои?

Если его признание и произвело эффект, то мне он показался негативным.

Я вообще пока еще находилась в прострации. Мысль о том, что Танечки больше нет и мы не смогли ее спасти, была мучительнее самой страшной пытки. Я чувствовала себя предательницей.

Почему я не остановила ее?

Почему я не схватила ее за руку?

Я продолжала всматриваться в лица «мутантов», твердо помня, что один из них явился косвенной причиной Таниной гибели.

Ни на одном из этих лиц я не заметила и тени раскаяния. Только безграничное удивление — как, неужели она действительно покончила с собой? Как интересно, говорили их глупые взгляды, жадные и любопытные.

Может быть, немного изменилась в лице Лада. Ее глаза сейчас были удивленными и грустными. То, что произошло, было для нее более чем неожиданным.

«Могут ли женщины убивать…»

Я взглянула на резиновую женщину.

Могут…

— Андрей, — позвала я его. — Думаю, что ты можешь обвинить нашего мистера икс в прямом убийстве.

Я подошла к нему, чувствуя себя неуютно под обстрелом направленных на меня глаз, и протянула ему письмо.

Он прочел его, нахмурился и внимательно оглядел собравшихся.

— Это еще больше меняет дело, — сообщил он. — Дело в том, что это неслучайное убийство. Кто-то из вас прекрасно знал, что делает, и очень этого хотел.

В комнате повисла тишина. Она была такой тяжелой, что я почувствовала ее почти физически, начиная задыхаться.

Несколько пар глаз, направленных на Ларчика, были злыми, напряженными и озабоченными.

— Вы хотите сказать, что обвиняете кого-то из нас в совершении преступления? — тихо, почти свистящим шепотом, спросил Подл.

— Я не хочу, — усмехнулся Ларчик. — Я это делаю, хотя и не хочу. Поверьте, обвинять кого-то в совершении убийства неприятное занятие. Хотеть этого нормальный человек не может. Но давайте посмотрим, что произошло. Кто-то из вас долго и целенаправленно отравлял жизнь Тане Борисовой своими чудовищными письмами. В каждом из писем содержались угрозы. Причем не простые угрозы, а, я бы сказал, многообещающие. Взять хотя бы вот это — «Палач в нетерпении»… или «Могут ли женщины убивать». Вроде бы просто заглавия романов, да? А тайный смысл? Кто может доказать, что то, что произошло сейчас, не было результатом всей этой «эпистолярной акции»?

Он налил себе вина в бокал. Отпив, задумчиво обвел собравшихся своим «фирменным» взглядиком, от которого начинал бегать мороз по коже. Пауза была сделана им хорошо — прямо по Станиславскому!

Ни мгновения лишнего.

Я испытала невольное восхищение его мастерством!

— Такая вот складывается картинка, — процедил он сквозь зубы. — Когда кто-то пишет человеку тексты типа «Палач в нетерпении» или «Могут ли женщины убивать» — вы уж меня простите, это расценивается именно как письмо с угрозой. А если эта жизнь оборвалась, мы можем считать, что угроза приведена в исполнение.

— Подождите, — остановил его Грязнер. — Но ведь Таню не убили! Она покончила с собой!

— Какая разница? — пожал плечами Ларчик. — Если человека подводят к краю обрыва, совсем необязательно толкать его. Можно добиться и того, что человек прыгнет сам… Именно так кто-то из здесь присутствующих поступил с Татьяной Дмитриевной. И, что бы вы мне там ни говорили в свое оправдание, я не вижу разницы между убийством и самоубийством в этом отдельно взятом случае. Может быть, это еще более подлое убийство.