таблетирующая наркотик. Управлял этой поточной линией всего один человек.

Рабочих привозили и увозили на автобусе, заступая на смену, они расходились по сво-им рабочим местам, к пультам аппаратов, к рычагам машин и станков, видели свой завод насквозь и знали о нём, как им казалось, всё, и были в этом искренне убеждены.

Сконструировал и запустил поток — он же им и управлял — однокашник Аншефа по институту, прозывавшийся в студенческой компании Унтером, и к тому же тёзка Шефчука — Анатолий Капралов. Оба Анатолия в своё время ютились в одной комнате в общаге, естественно, вместе квасили, ходили по девочкам и строили ротшильдовские планы на грядущее. Вместе пришли на 'Урал-Полимер' и опять осели в одной комнате в общежитии для молодых специалистов, только Аншеф попал в лабораторию, а Унтер подался сменным мастером в один из цехов.

Той же осенью Капралова призвали в армию рядовым сроком на один год, а Шефчук получил бронь, как научный работник. Год пролетел для поглощённого исследованиями Аншефа как-то незаметно, и Унтер, заматеревший и подтянутый, вернувшись в Средне-горск, продемонстрировал другу военный билет лейтенанта запаса. По этому поводу крепко нажрались.

Потом Унтер как-то уж очень скорострельно женился на молоденькой фельдшерице Маше, и молодожёнам пришлось снять комнату, поскольку у них родился сын, получивший имя Серёжа. Пути друзей-приятелей не то, чтобы вовсе разошлись, но посиделки за мензур-кой спирта прекратились: Аншеф засел за диссертацию, а Унтер озаботился стиркой детских пелёнок.

Политикой друзья принципиально не интересовались, в комсомоле, правда, состояли, как все, но там их активность ограничивалась уплатой членских взносов. А когда бывший краснодарский комбайнёр от великого ума перекрыл народу крантик, объявив 'сухой за-кон', оба Анатолия втихую, но до зубовного скрежета возненавидели вся и всех, имевших хоть какое-то, хоть эфемерное отношение к КПСС. Возненавидели, однако, помалкивали, и оба вместе подали заявления в партком: 'Прошу принять кандидатом в члены КПСС. Поли-тику партии одобряю и поддерживаю. С Уставом и Программой партии ознакомлен, и обя-зуюсь их выполнять'.

Молодому специалисту без такого заявления никуда: ни тебе карьерного роста, ни льготной очереди на квартиру, ни внеочередных премий, словом, ни фига, кроме несправед-ливых пинков от начальства. А уж о диссертации можно забыть на веки вечные. Да, на веки. Ведь СССР собирался существовать вечно. Газеты, радио и телевидение непрерывно и убе-дительно доказывали, что за нами будущее, что мы самые прогрессивные, что позиции Страны Советов незыблемы, авторитет велик, а единение народа и партии непоколебимо. Не хошь жить, как все — ступай в диссиденты, и получай по соплям.

В тогдашней Конституции имелись примерно такие строки: 'КПСС — руководящая и направляющая сила…' Иными словами, положение человека в обществе определялось его принадлежностью к КПСС. Имела повсеместное хождение фраза — звучавшая для любого чиновника, как самая страшная угроза: 'Партбилет положишь на стол'. Слова могли пере-ставляться, но смысл оставался один: очередной провинившийся партиец, вылетая из рядов КПСС, автоматом становится изгоем, лишается должности и привилегий и низвергается на общественное дно. Это в годах восьмидесятых. А вот, скажем, в людоедском тридцать седь-мом, расставание с партбилетом означало неизбежный ярлык врага народа. За таким ярлы-ком следовал четвертак в зубы и на лесоповал, как минимум. Как максимум — десять лет без права переписки, то есть расстрел. Каково? Пролетарию, конечно, терять при всём при том было нечего, кроме обязанности платить членские взносы. Но друзья не хотели быть проле-тариями.

В общем, причины написания подобных заявлений были всем близки и понятны. Пар-тия — это самое высокое начальство, решения которого маленькому человеку не переломить, как бы ни тужился. Плохо ли, прилично ли, порядочно ли молодому человеку, поступаясь собственными принципами, вливаться в ряды организации, которую, мягко говоря, не ува-жаешь? Друзья считали, что можно. Можно и нужно. Можно, например, сколько угодно не любить, скажем, молоток, но использовать его нужно — вбивать гвозди кулаком не каждому дано. Человек потому и стал человеком, что лучше других животных научился приспосабливаться.

Любая партия, олицетворяющая власть и не имеющая альтернативы, очень быстро, как губка, начинает впитывать в себя приспособленцев. В партии много, очень много — боль-шинство людей честных, но беда честных людей в том, что они совестливы и не умеют хо-дить по костям, не умеют подниматься вверх, наступая на черепа своих же товарищей. А приспособленцы умеют и хотят. И оба Анатолия хотели уметь.

К тому времени, как Аншеф с Унтером уже встали на крыло, случилась беда: 'старшие товарищи' — выдвиженцы из приспособленцев, оседлавшие верхушку КПСС, 'вдруг' поняли, что страна живёт не по правилам, и решили строить то ли 'социализм с капиталистическим лицом', то ль наоборот 'капитализм с…' — моночленно, только 'старшие' решили поделить между собой достояние страны, делая вид, что делят между всем народом. Это бы ничего, но надежды получить квартиру в очереди молодых специалистов и пробить идеи, изложенные в диссертации — потеряли флер реальности, превратившись в пшик. Надо было приспосабливаться заново.

В России всегда хватало молодых, талантливых, предприимчивых, а уж принципиаль-ных или беспринципных — неважно. Они стали зарабатывать деньги любыми, не всегда че-стными путями. Бог им судья, лишь бы страну вытащить из бардака. И друзья тоже стали зарабатывать, и тут пришли драконы, и предложили драконьи деньги под строительство ми-низавода, но с условием. Дальновидные такие драконы. Друзья приняли условие почти без колебаний.

Вообще-то Унтер сначала был ни при чём, он не имел никакого касательства к теме Шефчука и перебивался случайными мелкими заработками, постепенно скатываясь по сту-пенькам общественной лестницы, минуя пролёт за пролётом, без квартиры, без перспектив, а сын Серёжа уже подрастал и собирался в школу. Серёжиной маме Маше, как участковому терапевту с фельдшерским образованием, платили столько, что она плакала, укладывая оче-редную бюджетную подачку в старенький кошелёк. Стоит повториться: так жили многие, очень многие — большинство — честные, не умевшие ходить по костям и черепам.

Аншеф вспомнил о своём однокашнике в первые же минуты раздумий о предстоящем строительстве. 'Вспомнил' — сильно сказано, он сам еле сводил концы в созданном коопе-ративе и, оставаясь холостяком, по случаю бывал в гостях у приятеля с нехитрым гостинцем. Получив 'заманчивое' во всех смыслах предложение, он сразу решил: единственный человек, которому можно довериться в деле, по всем законам, преступном — это Унтер — уж он-то не откажется, а, согласившись, не подведёт.

…Маша ушла на работу. С утра у неё приём в поликлинике; во второй половине дня хождение по вызовам. Анатолий Капралов, стоя у двери, грустно посмотрел на спящего сы-нишку и полез в карман пиджака за деньгами. Хотя, назвать деньгами то, что лежит в кармане, трудно, всё уже считано- пересчитано, распределено и со слезами разложено. Сегодня у пацанёнка день рождения, а толку? Гостей не позвать — не на что. У самого Анатолия нынче день пустой. Из загодя отложенных с превеликим трудом грошиков они с Машей договорились выкроить сыну на подарок. Его задача, этот подарок выбрать, чтобы и Серёжке в радость, и уложиться в ту крохотную сумму, что удалось наскрести. А ещё на днях отстёгивать хозяину за комнатушку. Ладно, что-нибудь да как-нибудь, главное, ребёнка не обойти, а там… Он был уверен, что рано или поздно выправится, но… 'сопливых вовремя целуют'.

Капралов больным взглядом обвёл комнатку. Мебель сдавалась хозяином вместе с комнатой от щедрот и обмену не подлежала. У окна, закрывая собою облупленную батарею отопления, стоит раскладной диван, выцветшая обивка покрыта пятнами неизвестного про-исхождения, будем надеяться, от пролитого кофе или вина. В дневное время это место для дорогих гостей, в ночное — супружеское ложе. Справа раскладушка — Серёжино спальное место. Днём раскладушка убирается за расположенный слева шифоньер с дверцами, полированными 'под шпон', полировка ветерана мебелестроения покрыта ожогами. Видимо, раньше, очень давно это чудо плотницкого искусства имело четыре рахитичных ножки. Теперь их три, вместо четвёртой подложен чурбачок, выкрашенный под цвет пола. Какой-никакой дизайн. Между диваном и шифоньером удачно вписался покрытый клеёнкой обеденный стол, он же кухонный, он же письменный. Справа от двери стоит хозяйский холодильник по кличке 'Саратов', габаритами напоминающий средних размеров дорожный чемодан, поставленный 'на попа', верхней плоскостью доходящий рослому Анатолию до…, в общем, 'вам по пояс будет'. Впрочем, места для продуктов хватает и ещё остаётся. Ещё имеются два прямоходящих стула со спинками, выполняющими функции плательных плечиков — большое удобство.