с которой можно шутки шутить, там есть такие отставники — не дай бог к ним в оборот. Могу предположить с почти стопроцентной вероятностью, что именно они, зацепившись за смерть коллеги, раскрутили 'Дальний'. Есть ещё один неясный момент. На похоронах моряка собрался народ в основном пожилой, и Японец, вы его знаете, из предосторожности покрутился среди той публики. Приметил он там одного старичка лет семидесяти. Ну, как приметил, просто без видимых причин, ни к селу, ни к городу отложился образ. Так бывает. А через пару дней этот старикашка появляется в офисе 'Дальнего' и начинает задавать щекотливые квартирные вопросы. Тут наш менеджер заволновался, а старичок поговорил и ушёл. Менеджер побежал ко мне и выложил подробности афёры. Я его чуть на месте не пришиб, потом решил разобраться с ним после отгрузки 'рыбьего жира'. На следующий день старичок объявился вновь. Наш умник отправил за ним мокрушника, а я отправил Японца за ними обоими, чтоб действовал по обстоятельствам и, в случае чего, убрал и того и другого. Вы сами знаете — его учить не нужно. К вечеру Японец не доложился, наутро тоже. Я немного забеспокоился, но не очень, мало ли причин, а Японец — это Японец. А потом захват груза ОМОНом. Виноват, Доржи Камаевич, я только тогда всю цепочку построил. Пришлось уходить. До Екатеринбурга добирался по резервным документам с пересадкой в Новосибирске. Проверялся. До Среднегорска на частнике. Уверен, провал 'Дальнего' явился следствием изложенных мной обстоятельств.

Керигин, замолчав, выжидающе посмотрел на хозяина, мол, готов к наводящим вопро-сам. Ему ничего не оставалось, как ждать. Ждать вопросов, ждать решения своей участи. Нет, он не был туповатой скотинкой, покорно идущей на заклание, но пришёл он сюда сам, и сам подставил повинную голову, хотя бы потому, что иначе перестал бы себя уважать. А это важно — важнее жизни. Да, не чужд Олег Олегович самолюбования. Это чувство сфор-мировало вполне определённое мироощущение, заставлявшее с презрением относиться к окружающим в частности, и к людям вообще, заставляло рисковать и действовать вопреки писаным людишками законам, будоражило сознание. Единственный из всех, с кем его сводила жизнь, кого он побаивался и безгранично уважал, кого обозначил для себя существом высшего порядка — это человек, носивший имя Доржи Камаевича Камаева. Керигин не сомневался, что имя вымышленное, как и вся задокументированная биография. Что с того? Десять лет назад Камаев предложил ему работу, созвучную его чувствам и внутреннему настрою. Олег получил из рук Монаха право и силу — тайное право и тайную силу, и не собирался с ними расставаться даже ради сохранения собственной жизни. Молчание не казалось ему тягостным, наоборот — светлым и спокойным, как сама готовность покориться любому решению. Где-то в глубине сознания вредный голосок язвительно попискивал, дескать, тебя самого зомбировали, как зомбируют попавших в секту горемык. Голосок искушал отречься от права и силы, отречься от тайны. Чёрта лысого! Ни за что и никогда!

Камаев выслушал тираду с видимым спокойствием, не моргнув глазом, не шевельнув пальцем. Поздно дёргаться. Не стоит спрашивать, почему Олег не передал сообщение по связи, а объявился сам. И так понятно. Предпочёл личный доклад, безликому сообщению, иначе от скудости информации мог заработать заочный приговор. А так, хоть какая-то по-пытка реабилитироваться. Молодец. Умница. Чётко просчитал причины. Жаль, что поздно. Первый настоящий провал за десять лет — могло быть и хуже. Утечка, несомненно произош-ла во Владике по вине дурака менеджера, значит, на Среднегорск федералам не выйти, ка-кими бы умными они ни были.

Он нажал клавишу вызова. В дверях возникла 'фрау Магда' в облегающем платье, подчёркивающем очень привлекательную фигуру. Черты лица изумительные, кожа гладкая. Эту женщину можно было бы назвать красавицей, но глаза — льдистые, невыразительные, как у мёрзлой сардинки. Кто бы поверил, что в постели она преображается, становится неистовой и агрессивной, словно бродячая кошка.

— Всё чисто, Доржи Камаевич, — её холодное контральто великолепно сочеталось с за-мороженными глазами, — камеры ничего подозрительного не зафиксировали. Сырья на заво-де до начала августа. Под него закуплены: стеарат магния, кукурузный крахмал и порошко-вый мел. Будут ещё распоряжения?

— А как же! Судя по осунувшемуся лицу, Олег голодал от самого Владивостока. Надо бы его покормить. И меня тоже. Распорядитесь. — Монах, кивнув Олегу Олеговичу, вы-скользнул из кресла. — Пошли в столовую комнату — поужинаем, обсудим, как жить дальше.

Столовая комната располагалась за портьерами, повторяющими арабесковый орнамент кабинетных обоев. В сей приватный уголок чужие не допускались. Приглашение сюда, означало своего рода евхаристию, причащение избранных, и потому высоко ценилось приближёнными. Керигин сделал вывод, что казнь смертная, равно, как и гражданская или, упаси боже, египетская — временно откладываются, и лишь писклявый голосок в глубине ехидно пробормотал: 'блажен, кто верует'.

Олег Олегович насыщался, а Камаев ел. Такого виртуозного обращения со всякого рода вилочками, ножичками и лопаточками Керигин не встречал даже на министерских приё-мах, в свою бытность при аппарате ЦК. Одновременно хозяин умудрялся вести деловой раз-говор, не обкапываясь соусом и не роняя крошки изо рта.

— Не кажется ли тебе, — говорил он, — на примере менеджера 'Дальнего', что наши ставленники на местах, прямо скажем, оборзели и зажрались от безделья? Не утверждаю, что все, но некоторые. Состоявшийся провал должен насторожить. Пора, друг мой, пересмотреть концепцию ревизионных проверок, дотошно и критически оценить деятельность каждого и, если понадобиться, снять с работы.

Керигин чуть не подавился куском шашлыка.

— Как снять?

Спросил на всякий случай, хотя сразу и чётко понял, что столь небрежно — будто бы небрежно — высказанное заявление, в скором времени может стать смертным приговором людям, не единожды доказавшим свою преданность их общему делу.

Улыбка Камаева походила на оскал ирбиса.

— Как? Как в тридцать седьмом — без права переписки. Тогда это называлось чисткой рядов. Почему бы и нет? Мёртвые молчат.

Олег Олегович позволил себе чуть-чуть покачать головой. Его удивление проистекало вовсе не из сострадания к соратникам, в чём-то гипотетически провинившимся, и не из бо-язни взять грех на душу, а от внешней иррациональности решения. На память пришли пого-ворки типа: 'Лошадей на переправе…', — или, — 'Старый друг лучше…'

— Решение окончательное?

Монах, отложив баранье рёбрышко, промокнул губы салфеткой.

— Нет, не окончательное, но, — он пристально посмотрел в глаза подчинённому, — если после инспекции ты рапортуешь, дескать, на данном конкретном участке всё надёжно, то тем самым ты берёшь на себя ответственность за этот участок. Понимаешь, о чём я?

Керигин понимал — за промах ответит головой. Как ни странно, такой уровень ответст-венности его вполне устраивал. Высокая ответственность — высокое доверие. Он получал право казнить или миловать не какую-то там мелочь, а людей серьёзных и по-своему влия-тельных. К тому же он всегда был азартным игроком, вот только проявлялся этот азарт не в картах, не в рулетке, а в игре по-крупному, по самому- самому — на жизнь и на смерть. На чужую и на свою.

— Схема ротации прежняя? — Уточнил он.

— А чем она плоха? Проста, надёжна, испытана временем, как гранитный валун.

Да, схема была действительно проста и надёжна: господину Имярек предлагалось пе-редать дело указанному лицу в связи с переводом, положим, в Москву или в Питер, где его, якобы, ждет, не дождётся место руководителя крупнейшего предприятия. Облечённый вы-соким доверием господин Имярек без возражений передавал дело в другие руки, выезжал к новому месту работы и исчезал по дороге. Его, естественно, никто не искал — система кон-спирации исключала какие-либо частные связи.

— В помощь себе, — продолжал Камаев, — подберёшь сотрудников штаба 'Новой Азии', сколько понадобиться. И вот ещё: надо подготовить качественного исполнителя. Нет, наши охранники не годятся, нужен новичок. Само собой, снайпер. Тут важны и равноценны не-сколько параметров. Мне представляется так: мужчина не старше тридцати, как я уже сказал — снайпер, имеющий боевой опыт, то есть, повоевавший, скажем, в Боснии или в Чечне, владеющий приёмами рукопашного боя. Получается такой портрет крутого спецназовца или диверсанта-разведчика. Все эти качества обязательно должны дополняться судимостью. Герой кампании, не сумевший адаптироваться на гражданке, получивший срок, и потому озлобившийся на всех и, ко всему прочему, амбициозный и неглупый. Умение управлять